Евгений Войскунский - Полвека любви

Я выслушал это с удивлением. Всеволод Иванов был одним из самых видных советских писателей. Огромными тиражами выходили его «Партизанские повести», его знаменитая пьеса «Бронепоезд 14–69» шла во всех театрах страны. Можно ли было представить, чтобы такой именитый писатель испытывал затруднения с изданием своих книг?

Знакомство в Дубултах получило продолжение в Переделкине. Каждую зиму мы с Лидой приезжали сюда, в Дом творчества, и Тамара Владимировна приглашала нас на свою дачу.

Над улицей Павленко сплелись ветви старых кленов, лип и берез. По одну сторону этой литературной улицы простиралось поле, известное под названием Неясная поляна (в разные годы оно засевалось то клубникой, то картофелем, а то и зарастало бурьяном), а по другую стояли дачи писателей — Павленко, Федина, Пастернака, Иванова, Афиногенова, Андроникова. Каждая дача, как и их владельцы (точнее — арендаторы Литфонда), имела свою судьбу. Нам рассказывала об этом Тамара Владимировна — и как же было интересно ее слушать.

После смерти Бориса Пастернака в 1960 году вокруг его дачи бушуют страсти. Покойного поэта перестали попрекать «Доктором Живаго», но идея сделать его дачу музеем натолкнулась на яростное сопротивление дирекции Литфонда. Да и в правлении Союза писателей нет согласия на этот счет. Кто-то за музей, кто-то против.

Александр Афиногенов, знаменитый в довоенные годы драматург, автор «Машеньки», «Страха» и других пьес — такой преуспевающий, вальяжный, — осенью 41-го попал в Москве под бомбежку и погиб.

Дача Ираклия Андроникова в конце улицы Павленко сгорела, непонятно от чего, и теперь на ее месте строят новую дачу — каменный двухэтажный дом.

А дача Всеволода Иванова сгорела в начале 1942 года, и погибла в огне собранная им редчайшая библиотека в 12 тысяч томов. В 1948 году дача была отстроена заново. Всеволод Иванов до самой своей кончины в 1963 году собирал новую библиотеку. Он был великий книгочей. И детей научил любить книгу и думать о прочитанном.

В гостиной своей дачи Тамара Владимировна наливает нам с Лидой чай из самовара. Здесь уютно, книги и картины по стенам, большой стол (сколько сиживало за ним знаменитостей…). Отшумели былые споры, былые страсти, и остался лишь спокойный голос женщины. Казалось, она рассказывает о минувших временах бесстрастно, просто как свидетель. Но это только казалось.

— В конце двадцатых Всеволод Вячеславович написал роман «Кремль», там, знаете, жизнь в маленьком уездном городе, смутный мирок мещанства, которое он ненавидел. Журнал «Красная новь» отверг «Кремль». А ведь Всеволод ведал в «Нови» редакцией прозы. Он никогда не использовал свое положение для проталкивания собственных вещей. Его поиск новых форм — а он вечно был в поиске — наталкивался на непонимание редакторов. Он с ними не спорил. Забирал рукопись и уходил. Его попытки писать «как все» были бесплодны. Он не умел «как все». Для него просто мучением были разговоры с редакторами.

— «Кремль» так и не опубликован? — спрашиваю.

— При жизни — нет. А после его смерти «Кремль» решил напечатать алма-атинский журнал «Простор». С предисловием Федина. Они же были очень дружны, «серапионовы братья». Вдруг позвонил в Алма-Ату секретарь Союза писателей Верченко и сказал, что Федин снимает свое предисловие. «Простор» связывается со мной, я звоню Федину — нет, он не снимал. Звоню к Верченко. Он обрушивается на меня — дескать, как вы смеете звонить Федину, проверять, ну и так далее. Пока я пыталась что-то сделать для спасения романа, в «Просторе» испугались и рассыпали набор…

О нет, не бесстрастно ведет рассказ красивая старая женщина. Она хорошо воспитана, она внешне спокойна, но — мы чувствуем, как много накипело у нее в душе.

— В сорок втором Иванов написал военный роман «Проспект Ильича». Тоже не приняли, рассыпали набор. Он был огорчен, сделал новый вариант, и еще… Он вообще по многу раз переписывал свои вещи. Я говорила Всеволоду: «Зачем ты сам портишь то, что создал?» А он отвечал: «Первый-то вариант остается. Потом разберутся». Или просто отмахивался: «А, черт с ними. Буду писать что-нибудь другое. Силы есть».

После смерти Иванова Тамаре Владимировне удалось опубликовать его романы «Вулкан» и «Эдесская святыня», множество рассказов, в том числе цикл фантастических («Агасфер», «Сизиф, сын Эола» и др.). А философский сатирический роман «У» так и остается неизданным. В дневниках Иванова, которые Тамара Владимировна прочла, лишь когда его не стало, прорывались нотки безысходности: «Окружен колючей проволокой…» Какая странная судьба. Большого интересного писателя искусственно сделали автором одной пьесы («Бронепоезд») и одного романа («Пархоменко»). Остальные вещи, в том числе «Похождения факира» и «Мы идем в Индию», — как бы не в счет.

— У Всеволода Вячеславовича была удивительная способность — жить воображением, — говорит Тамара Владимировна. — Он был выдумщик, фантазер. Вдруг срывался в поездки в дикие, нехоженые места. В Джунгарский Алатау. В Читинскую область — пройти в лодке по бурной реке Мензе — это, между прочим, было его самое трудное и последнее путешествие. Он обожал собирать камни. Писал мне, например, что камней нарубил в горах пуда три… Привозил тяжеленные рюкзаки…

Тамара Владимировна умолкает. Кажется, будто она ожидает — вот сейчас раздастся негромкое: «Да полно тебе о моих причудах…»

Мы просили ее рассказать о Мейерхольде — в юности она играла в его театре. О Бабеле, с которым она была близка. О Сейфуллиной, с которой дружила. Со Всеволодом Ивановым Тамара Владимировна прожила 36 лет, это была интересная жизнь, освещенная любовью, наполненная заботами, насыщенная встречами, общением с Горьким, академиком Капицей, с крупнейшими писателями страны. Тамара Владимировна была живой историей советской литературы. Она и сама в какой-то мере творила ее — переводила романы современных французских писателей.

Она обладала редкостно деятельной натурой. В очерке о своей жизни написала: «Для меня с самого детства чувство обязательно должно было немедленно перейти в действия. Я никогда и ни от чего не могла стоять в стороне». Когда по дикому распоряжению дирекции Литфонда из дачи Пастернака стали выносить его мебель, рояль и прочие вещи, Тамара Владимировна резко протестовала, звонила литначальству, отправила гневное письмо в высокие сферы…

27 декабря 1987 года мы с Лидой в последний раз посетили Тамару Владимировну в Переделкине. Именно эта дата стоит на титульном листе ее книги «Мои современники, какими я их знала» — книги, которую она нам подарила, надписав: «Дорогие Лидия Владимировна, Евгений Львович, желаю Вам в Новом году и впредь самого светлого. Дружески — Тамара Иванова».