Евгений Войскунский - Полвека любви

Я написал «на троих», потому что в январе или феврале у нас в «Огневом щите» появился третий литсотрудник — Николай Никитушкин. Помните, я познакомился с ним на Хорсене, в десантном отряде, где он командовал отделением? Коля был писучий, присылал в «Красный Гангут» стихи, и вот теперь мы с Леней Шалимовым, предельно перегруженные работой, вспомнили о нем и разыскали. Никитушкин был тут, в Кронштадте, в лыжном батальоне, на рукавах его фланелевки теперь золотились четыре узких лычки с красными просветами — это означало недавно введенное звание «замполитрука». Мы с Шалимовым «насели» на нашего редактора, чтобы он через политотдел крепости добился перевода Никитушкина в редакцию.

Долговязый, круглолицый, Коля был москвичом, с Первой Мещанской, но по происхождению — рязанский. Я называл его, вспыльчивого, но отходчивого, «неистовым Евпатием Коловратом».

Мы писали много и во всех газетных жанрах — передовые, очерки, информационные заметки. Кроме того, я писал фельетоны, а также рисовал героев моих очерков. Поскольку цинкографии у нас не было, я переносил рисунки на линолеум и остро заточенным перочинным ножом вырезал клише — технику этого дела я не раз наблюдал на Ханко у Пророкова, мастера линогравюры.

«Огневой щит» был для нас хорошей журналистской школой. Втроем мы и тянули газету Кронштадтской крепости. Втроем и выдюжили в первую, самую тяжелую блокадную зиму.

Весной полегчало: немного добавили круп и жиров в голодный рацион, а ток в типографию теперь давали почти без перебоев.

Таяли блокадные снега на улицах Кронштадта. Лед в гаванях и каналах становился ноздреватым и тонким. Со льда вокруг острова Котлин и фортов убирались патрули, всю зиму несшие труднейшую службу наблюдения: существовала опасность попытки противника по льду прорваться к Кронштадту.

Весна — больше солнца, больше хлеба, жиров и сахара в рационе — но и больше артобстрелов и ночных тревог. Никогда не забуду те ночи. Немецкие самолеты появлялись над заливом вскоре после захода солнца. Нет, они не бомбили Кронштадт, а — сбрасывали мины на фарватеры. Немцы хотели запереть флот, не дать ему начать боевую кампанию. По небу, на котором не успела сгуститься ночная мгла, — по сине-серому небосводу метались голубые лучи прожекторов. Их длинные руки обшаривали небо, пока не натыкались на плывущий на большой высоте самолет. Лучи скрещивались на нем, на серебристо мерцающем крестике, и «вели» его, и тут начиналась зенитная пальба. Цветные трассы прошивали небо. Светляки разрывов зенитных снарядов вспыхивали вокруг самолета. Мы видели, как от него отделялись какие-то точки и плыли вниз. То были мины, сбрасываемые с бомбардировщика на парашютах. Иные из них тихо ложились на мелководье, другие опускались на дно фарватера. Говорили, что немцы сбрасывают новые — магнитные — мины. Дважды мы видели, как зенитки достигали цели: самолеты загорались и, волоча черный хвост дыма, падали в залив.

А с утра начинались артобстрелы. С южного берега летели в Кронштадт снаряд за снарядом, открывали огонь наши батареи и корабли, артиллерийские дуэли стали привычны, как утреннее пение корабельных горнов.

В одном из моих блокнотов сохранилась запись, датированная 19 апреля 1942 года:

…бешеный обстрел. Подобрал еще теплый осколок. Все же добрался до тральщика. Сижу в радиорубке, рисую радиста Семичева, и при каждом разрыве распахивается дверь, осколки с кусками камня барабанят по обшивке и палубе. Нарисовал и решился идти. Пирс прошел благополучно. Под аркой уже проходил, как поблизости грохнул разрыв… Возле типографии тоже разорвалась пара снарядов, стекла все вылетели… Бил по всему городу. Скорее всего — бронепоезд… Говорят, много жертв на Флотской, в бане на Аммермана…

А вот запись 5 апреля:

Никогда еще не испытывал такого тяжелого состояния: все тело невозможно ноет, ноги отказываются ходить, кашель. Кажется, цинга. Теперь я знаю эту болезнь не из «Путешествия капитана Гаттераса», а на собственном опыте. Трудная весна. Все еще холодно. Хочется тепла… хочется пройтись разок по бакинскому бульвару, вновь почувствовать себя беззаботным и молодым…

Да, это была цинга — болезнь голода, авитаминоза. Мы с трудом ходили. Кровоточили десны. Красная сыпь выступила на опухших ногах. Я помнил, как у Жюля Верна мучился от цинги экипаж брига «Форвард», затертого арктическими льдами. Но у капитана Гаттераса был всезнающий доктор Клоубонни, он поил больных лимонным соком. А нам где было взять лимонный сок?

Впрочем, медики флота нашли выход: каждому стали выдавать на завтрак горстку красного порошка, завернутого в облатку. Это был витамин С, о котором мы раньше не слыхивали. Возможно, он помогал дистрофикам. Но цинга если и поддавалась его воздействию, то очень медленно.

Нам помогло другое «лекарство». У Коли Никитушкина было серьезное знакомство в Тылу флота — один из тех мичманов-сверхсрочников, которые годами, если не десятилетиями, заведовали различными складами Тыла, в том числе и продовольственным. Вот с этого склада Коля притащил большую миску квашеной капусты. Видели бы вы, с каким торжественным видом он развернул полотенце, в которое миска была завернута.

Это было чудо! Мы ели хрустящие сочные капустные листки именно как лекарство: три раза в день по столовой ложке. И цинга постепенно стала нас отпускать. Наверное, сыграла психологическую роль и наша вера в то, что капуста непременно поможет.

Трудная шла весна.

Из Питера университет выехал 26 февраля, а в Саратов прибыл 24 марта. Почти месяц добирались. И вот из Саратова стали приходить письма. Лида описывала, как хорошо их встретили и, «что было для нас главное, накормили». Ленинградских студентов разместили в общежитии на Радищевской улице. В комнате, где оказалась Лида, было 14 девушек. Но вскоре Лиде и ее подруге Вале Суворовой представился случай снять комнату в квартире хороших людей Лебедевых на улице Сакко и Ванцетти, дом 47. Улица была асфальтированная, упиралась в городской сад Липки.

Занятия начались 1 апреля в здании Саратовского университета во вторую смену. Ленинградцев прикрепили к коммерческой столовой, довольно дорогой, и кормили хорошо, три раза в день.

Словом, после блокадной зимы это было поистине спасение. Лида сообщала далее, что в Саратове пребывает в эвакуации МХАТ и у них в университете организуют культпоходы в театр. Она уже посмотрела «Царя Федора Иоанновича», «Анну Каренину», «Трех сестер», «Мертвые души», «Школу злословия»…

Лида и Валя Суворова ходили в кино, на танцы в ДКА. Появились какие-то новые знакомства — я понимал, что вокруг ленинградских студенток крутились парни, это было неизбежно.