Матвей Хромченко - Солист Большого театра

Ничего не изменилось и после эвакуации, когда ему дали квартиру в только что выстроенном доме на улице Горького, напротив Моссовета. И даже после того, как мы переехали немного дальше, в кооперативный дом Большого театра на той же улице между площадями Пушкинская и Маяковская.

На нашей площадке была квартира партнёрши отца В. Гагариной (Ольга в «Евгении Онегине»), выше – К. Кондрашина, А. Орфенова, А. Гаука (на стене у входа в подъезд мемориальная доска), драматурга Н. Эрдмана, журналиста М. Долгополова, тромбониста Я. Штеймана, на мансардном этаже была мастерская художника А. Яр-Кравченко.

В общежитии наше и соседей справа/слева окна выходили на улицу Манежная (тогда Карла Маркса), выглянув, можно было увидеть угол Дома Советов с Колонным залом. В нём осиротевший советский народ прощался с усопшими – и убиенными! – партийными бонзами, в том числе и со Сталиным, отсюда их под траурную музыку везли на орудийных лафетах в последний путь, в такие дни нас «опекали» энкавэдэшники, никого к окнам не подпуская. Неужели боялись, что незнамо откуда прокравшийся вражина пальнёт из пистоля в провожающих?.. другого объяснения я придумать не могу.

Коридор огибал центральный стояк с кухней, туалетом и телефонной кабиной, открываясь на площадку у лифтовой шахты, а потому по нему можно было ездить, было бы на чём, не разворачиваясь. Что однажды и проделал неугомонный весельчак виолончелист Матвей Бак, прокатившись под общие аплодисменты на моём трёхколёсном велосипеде. (С первых дней войны добровольцем ушёл на фронт, но ружьё оказалось ему не по силам, был отправлен на телеге в тыл, в очередной бомбёжке в неё попала бомба).

Здесь жили дружно, без склок у шестнадцати керосинок/ примусов на кухне и очередей у единственного телефонного аппарата. Назову, кого уже сам помню. Дирижёры Юрий Файер и Евгений Акулов. Фаготист Евгений Буколов, его сын была среди детей старшим, и уже помянутый Матвей Бак с женой, балериной Натальей Коротковой. Певцы Петр Киричек (весельчак дядя Петя стал моим врагом после одного утреннего спектакля, когда его Онегин убил моего Ленского), Сергей Красовский, Наталья Шпиллер с мужем, виолончелистом Святославом Кнушевицким (1-я премия на том же первом всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей), и Марина Баратова, ещё одна певица с Украины.

Вот они в нашей комнате в год, когда впервые была разрешена новогодняя ёлка: мама (слева), дочь маминого брата, моя сестричка Аня (в нижнем ряду слева), рядом Игорь Буколов. Я сижу на коленях у мадам (как звали, не помню, она учила дошколят французскому языку), слева от неё Мария Кнушевицкая (Шпиллер), крайняя слева (сидит) Инна Акулова, имена других не вспомню.

После консерваторского общежития комната – 34 кв.м! – казалась огромной, тем более без мебели, даже без стула. Постепенно было куплено и вместилось всё, по минимуму, необходимое, начиная со стульев, стола и дивана, на нём спали мама с папой, конечно же, пианино, а мне отгородили висящими от потолка до пола плотными занавесями детскую. Впервые войдя в эти хоромы, мама пришла в восторг: я организую здесь балетную студию! Комсомолец её тут же урезонил: в Советском Союзе частная практика запрещена!..

Здесь начался самый счастливый период его жизни, сбылось то, о чём никогда не мечталось: он – солист Большого! Он поёт сольные концерты в лучших залах Москвы, Ленинграда, Киева, Минска! И вне сцены всё замечательно: налаженный быт, отпуск с семьёй в крымских санаториях или в доме отдыха театра «Поленово» на берегу Оки, знакомства с интересными людьми, завязывались дружбы, не порываемые до последних лет, сыночка приняли в «правительственную» школу. (Тогда в 1-й класс зачисляли с восьми лет, а так как я декабрьский, то учиться начал перед самым концом полугодия).

Начав с Запевалы («Евгений Онегин», за кулисами) и Волхва («Садко»), без фамилии на афише, вскоре стажёр выходит на сцену Филиала в трёх проходных, но уже афишных партиях: Запевала («Русалка»), Гастон («Травиата»), Борса («Риголетто»), завершив первые полгода, в мае 1935-го, вполне заметным для слушателя и критиков Филипетто («Четыре деспота»), в нём наследуя самим Жадану и Лемешеву!

Вспоминая театральные годы, он благодарно писал о многих коллегах, начиная с Федора Годовкина и Михаила Новоженина, ныне практически забытых. Они, к нему приглядевшись и в него как человека поверив, подбадривали, приходя на его в «своих» ролях второго плана спектакли. Он же, хотя дипломником консерваторской аспирантуры спел Рудольфа («Богема»), эти вокальные партии считал очень для себя полезными: одно дело крохотный зал оперной студии с малым составом оркестра, и совсем другое в Филиале с мощным оркестром – преодолевая его звучание, голос певца должен долетать до галёрки.

Небольсину (дирижировал «деспотами») новичок приглянулся, и вскоре он наказал ему подготовить с концертмейстером партию Джеральда. Как полагал отец, Делиб написал её для более крепкого тенора, поэтому надеялся в «Лакме» быть не занятым, но как человек дисциплинированный, партию выучил, спел худсовету, Василий Васильевич остался услышанным довольным и, включив в состав исполнителей, посоветовал «не забывать заглядывать в клавир» – на будущее.

Оно настигло отца уже через неделю: утром вызванный к телефону, он услышал голос инспектора оперной труппы:

– Вам-с, дорогой Соломон, вечером петь-с Джеральда!

– Вы (имя-отчество), наверное, ошиблись номером, потому как никто другой знаете, что у меня не было не только спевок, ни одной сценической и оркестровой репетиции. А, кстати, кто сегодня назван в афише?

– Могу-с сказать: Барсова, Рейзен, Гамрекели (с ними отец тогда знаком ещё не был), Лемешев!

– Лемешев?! (Воображение тут же подсказало, что сотворят бесноватые «лемешистки» с заменившим Сергея Яковлевича новичком). Нет, позориться не желаю и категорически отказываюсь, в конце-то концов, и Жадан здоров, и Алексеев.

На что инспектор уже сухо:

– И всё же по закону театра петь вам, уважаемый С. М., придётся, так что приходите пораньше, чтобы портной успел подобрать вам офицерский френч. Кстати, могу вас успокоить: всю ответственность берёт на себя Василий Васильевич!