Арманд Хаммер - Мой век - двадцатый

Оно немедленно привлекло внимание прессы, что значительно ухудшило шансы отца на справедливый суд. Материалы дела печатались под заголовком: ’’Арест доктора-миллионера”. Это было бы смешно, если бы не привело к столь печальным результатам. Миллионером в семье был я.

Находясь под судом, отец не мог продолжать работу, и в течение года, прошедшего с момента ареста и до начала слушания дела, ему пришлось продать практику и дом на авеню Вашингтона ассистенту доктору Даймонду. Это было весьма печально, но другого выхода не было.

По моему совету родители переехали в Манхэттен, где оставались до окончания судебного разбирательства, а мать продолжала жить до 1923 года.

Отец обратился за советом к старому другу, известному нью-йорк-скому адвокату Генри Кунцу, который сам незадолго до этого попал в тюрьму, посоветовав объявившему банкротство клиенту, как спрятать оставшиеся у него деньги. Выйдя из тюрьмы, он был лишен права продолжать работу юристом, и отец уговорил меня принять его на работу в нашу фирму.

Генри Кунц взял на себя организацию защиты отца. Беда была в том, что Генри был проходимцем. Выбирая юристов, он прежде всего думал о собственных интересах и поэтому нанял своего бывшего обвинителя, надеясь, что тот поможет ему получить помилование. Вторым юристом был приятель Генри, никогда до этого не принимавший участия в уголовных делах, зато он согласился отдавать ему часть своего гонорара.

Эта пара проиграла дело отца, не воспользовавшись даже очевидными фактами, которые помогли бы его защите.

В час дня 26 июня 1920 года суд присяжных признал отца виновным в убийстве при отягчающих обстоятельствах. Отец был взят под стражу в ожидании приговора.

Решение суда присяжных вызвало волну протестов. Днем и ночью нас осаждали корреспонденты, друзья и сочувствующие. Врачи пришли от него в ужас, и 30 июня перед объявлением приговора четыреста нью-йоркских врачей и хирургов подписали петицию, протестуя против решения суда присяжных и требуя изменения закона. Очень немногие из подписавшихся знали отца лично. Однако мудрость писавших петицию не оказала влияния на судью. Он приговорил отца к заключению в тюрьму штата ”Синг-Синг” на срок не меньше трех с половиной и не больше пятнадцати лет.

В первую неделю августа, получив разрешение, мы приехали на свидание с отцом в ’’Синг-Синг” и впервые увидели его в тюремной одежде, окруженного ворами, убийцами, насильниками и гангстерами. Отец же видел в своем приговоре возможность помочь нуждающимся людям и был совсем в неплохом настроении. Со временем он стал секретарем ассоциации заключенных, активно старался улучшить условия тюремной жизни и тратил массу времени, консультируя заключенных по медицинским и общим вопросам.

Отец никогда не говорил с горечью о своем заключении. Безусловно, он считал, что стал жертвой ужасной несправедливости, но стоически принял свою судьбу. Я взял на себя подготовку апелляции. Это был один из первых в моей жизни случаев, когда мне пришлось одновременно вести юридическое дело и подготавливать общественное мнение. Очевидно, очень важно было заручиться поддержкой врачей и хирургов, которые обратились с петицией в суд раньше. Двести из них подписали объяснительную записку размером в сорок страниц, которую я приложил к апелляции.

Уволив проигравших дело юристов, я нанял Мориса Уормсера, одного из самых известных юристов Америки, редактора нью-йоркского юридического журнала и профессора юриспруденции Иезуитского колледжа в Фордхаме.

Уормсер был блестящим юристом и, с моей точки зрения, вполне смог бы стать членом Верховного суда, если бы не одно обстоятельство: он был глухим, но из тщеславия не носил слуховой аппарат. Вообще говоря, его глухота не всегда была недостатком. Иногда он искусно пользовался ею, например, когда судья или противник старались прервать его речь в суде. Уормсер продолжал говорить, и они ничего не могли с ним поделать. Кроме того, он мог читать речь по движению губ, но никогда в этом не признавался.

Он написал блестящую апелляцию и посоветовал пригласить в качестве защитника судью Фрэнсиса Скотта, бывшего члена Верховного апелляционного суда. Это было не так легко сделать. Судья Скотт никогда не занимался уголовными делами и упорно отказывался взяться за наше дело. Мне удалось уговорить его, сказав, что ему представляется случай исправить ужасную ошибку правосудия.

Несмотря на блестящую защиту, суд решил, что нет достаточных оснований для отмены решения жюри.

Больше ничего нельзя было сделать. Отцу оставалось только ждать того момента, когда можно будет просить о помиловании. Для всех нас это было очень тяжелое время. Мне нужно было закончить учебу и получить диплом. Ничего не могло быть хуже для отца, чем узнать, что я бросил учебу или провалил экзамен.

В последний год учебы произошел случай, который чуть не стал причиной прекращения моей медицинской карьеры еще до того, как она началась. Студенты последнего года в конце курса по акушерству должны были принять несколько младенцев. Для этого нам необходимо было какое-то время жить при нью-йоркской больнице акушерства и гинекологии, расположенной рядом с медицинским колледжем, где мы наблюдали беременных женщин и принимали у них роды.

Однажды поздно ночью сестра разбудила меня и направила в дом к роженице, расположенный в нескольких кварталах от госпиталя. Мне сказали, что роды будут нормальными. Я взял сумку с инструментами и поспешил на первые роды. Квартира пациентки находилась в бедном итальянском квартале. Встревоженный муж провел меня к роженице. Я сразу понял, что имею дело с ненормальным положением плода, и в ужасе вспомнил, что пропустил именно эту лекцию. Однако моих знаний было достаточно, чтобы понять, что мать и дитя в опасности: если младенец идет вперед ногами и его головка застрянет, он может задохнуться. В таких случаях часто приходится делать кесарево сечение.

С собой у меня был учебник по акушерству. Я бросился в ванную, прочел и запомнил по иллюстрациям, как поступают в таких случаях.

Вернувшись к женщине, я увидел, что у нее уже отошли воды. Это означало, что для спасения ее и ребенка остаются считанные минуты.

Следуя инструкциям книги, я высвободил головку ребенка, отрезал пуповину и небольшим шлепком вызвал первый крик младенца. Затем с облегчением упал в стоящее рядом кресло.

Когда мы подали младенца измученной матери, отец и собравшиеся вокруг соседи зааплодировали. Затем они организовали небольшой праздничный завтрак, во время которого было выпито довольно большое количество вина.

Позже в то же утро в Колумбийском медицинском колледже меня вызвали из класса в кабинет декана доктора Самуэля Ламберта. По колледжу разнесся слух, что я успешно справился с тяжелыми родами, и я думал, что доктор Ламберт хочет меня поздравить.