Мария Рива - Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

— Ясно. Теперь слушай меня внимательно. Поблизости от тебя, в Висбадене, есть американский госпиталь. Утром прежде всего поедешь туда, пусть тебе сделают рентген, а потом…

Она меня прервала:

— Господи! Да я же ничего не сломала! Просто на сцене было почти совсем темно, я не видела края, сделала несколько шагов вперед и вдруг… исчезла из виду… Публика, должно быть, сильно позабавилась.

— Не заговаривай мне зубы и не пытайся увильнуть от того, про что я говорю. Завтра поедешь в Висбаден на рентген. Это приказ!

Она позвонила по возвращении из госпиталя:

— Я им сказала: «Теперь вы понимаете, что моя дочь всегда права? Это дочь потребовала, чтоб я сюда приехала и прошла рентген. Представляете — она сидит себе безвылазно в Нью-Йорке и при этом она — единственный человек, которому известно, что здесь, в Висбадене, имеется американский госпиталь». Ты действительно оказалась права. Как всегда. Они сказали, что у меня сломана ключица. Но что бы там ни было, я просто-напросто привяжу себе руку к боку, как вчера, и все будет в порядке. Боли не станет, и я смогу продолжить турне.

Именно так она и поступила. И страстное воодушевление этого железного солдатика, этой неукротимой орлицы со сломанным крылом, храбро взобравшейся на подмостки и певшей, несмотря ни на что, свои песни, внушили немецким зрителям еще большую любовь к Дитрих. Подозреваю, впрочем, что к злосчастному падению в оркестровую яму ее привела не столько слабо освещенная сцена, сколько чрезмерно большая порция шампанского. Ее пристрастие к спиртному все возрастало, она пила уже не только до и после концертов, но и по ходу дела тоже прикладывалась к бутылке. Я знала: непрерывные боли в ногах и пояснице служили ей надежным оправданием сильного увеличения доз наркотиков и алкоголя. А ведь она и раньше потребляла то и другое в огромном количестве… Так или иначе, но я должна была в самое ближайшее время отвезти ее для обследования к какому-нибудь врачу с хорошей репутацией.

И снова я ждала ребенка. Снова выступала по телевидению, и моя мать снова гневно клеймила меня, обвиняя в том, что я подвергаю ужасному риску нерожденное дитя. Летом шестьдесят первого она жила в Голливуде: там шли съемки фильма «Нюрнбергский процесс»; она в них участвовала, но как-то изловчилась, нашла способ прилететь в Нью-Йорк, чтобы лично объявить моему мужу о рождении еще одного мальчика. Она была искренне и неподдельно изумлена, узнав, что мой новый сын не отмечен печатью «этого кошмарного, идиотского телемарафона».

Примерно в ту же пору Дитрих решала для себя, кто из моих сыновей наделен достоинствами, которые выгодно отличают его от остальных и дают ему право на высокую награду — ее вечную привязанность. В результате проведенного тщательного отбора я была поставлена в известность, что Майкл унаследовал ее «утонченные, аристократические черты лица» и, поскольку волосы у него тоже светлые, она считает его своим ребенком. Факт, что этого ребенка родила я, был признан простой случайностью, не стоящей особого внимания. Питера моя мать терпела — не более того. И неспроста. Имея два года отроду, он однажды поглядел на нее и пропищал в порыве невинного простодушия:

— Мэсси! Ты сегодня выглядишь старой…

Это опасное заявление на всю оставшуюся жизнь лишило Питера шансов завоевать ее благосклонность. Он никогда не удостаивался ни фарфоровых колокольчиков, ни красивых серебряных бубенчиков для санной упряжи, ни права на совместное чтение даже нескольких страниц книжки про Бэмби. Его рождественские подарки были всегда самыми неинтересными и обычно каких-то скучных, буро-коричневых цветов. Пола она сразу же как бы усыновила. Пола считала своим «серьезным делом», изображала Святую Бернадетту, склонившуюся над увечным, и наверняка, выражаясь образно, держала бы мальчика в вате, если б я позволила. Мой последний младенец ее вообще ничуть не интересовал. Он родился похожим на Билла и поднимал громкий крик всякий раз, едва она к нему приближалась. Дэвид от природы был очень смышленым существом.

Она приехала в больницу, предупредила меня насчет того, что больше рожать детей нельзя ни под каким видом, и возвратилась в Голливуд, где изумительно сыграла роль добродетельной супруги осужденного на казнь фашистского генерала. Она, разумеется, этого никогда не сознавала и пришла бы в ярость и негодование, если бы кто-нибудь посмел в ее присутствии предположить подобную вещь, но женщина, которую она с таким редким искусством изобразила в «Нюрнбергском процессе», была точной до мелочей, правдивой до предела копией ее матери, замаскированной под тетушку Валли. Какая жалость, что ее самое четкое и живое подсознательное воспоминание о матери — это воспоминание о стоической, густо замешенной на самовозвеличении верности ложному долгу, облаченной в черный бархатный костюм.

Тем летом Хемингуэй покончил жизнь самоубийством. Моя мать, надев широкое, падающее свободными складками платье, вынула пачку его писем из сейфа, предназначенного специально для их хранения, заперлась у себя в комнате и принялась играть во вдовство. Она читала и внимательно опять и опять перечитывала его строки, ища какую-нибудь мысль, фразу, способную дать ей хоть туманный намек на то, почему… На самом деле она никогда не умела примириться со смертью своих друзей и не прощала им того, что они ее покинули. Втайне от других она обвиняла в случившемся жену Хемингуэя:

— Если бы рядом с ним была я, он бы этого ни за что на свете не сделал.

Смерть Гари Купера не подвигла мою мать на свершение нового вдовьего обряда. Она просто поехала на похороны и там сфотографировалась. Выражение лица у нее, по собственным словам, было, как у человека, «убитого горем».

Возвели стену, разделившую и Берлин, и Германию. «Тропик Рака» [34] Знаменитый роман Генри Миллера. наконец официально разрешили опубликовать в Соединенных Штатах, и Дитрих, после долгих уговоров, согласилась обследоваться у старого опытного терапевта.

Первый же рентгеновский снимок показал полную непроходимость в нижней части сердечной аорты. Блокада главной артерии закономерно привела к тому, что кровоснабжение в организме нарушилось, и по обеим ногам перестала нормально циркулировать кровь. Это, в свою очередь, вызвало почти полное отсутствие пульса в нижних конечностях. Естественно, моя мать прежде всего не захотела верить диагнозу. С ее точки зрения, прогрессирующим атеросклерозом страдали только «старые» люди.

— Это же как раз то, от чего, по словам врачей, умерла моя мать! Теперь ты видишь, какие болваны твои доктора? Конечно, у нее мог быть атеросклероз. Она была старая . При чем здесь я?