Александра Бруштейн - Страницы прошлого

Разговор Флора Федулыча с Юлией в первом действии кажется на первый взгляд простым обменом общепринятыми в их кругу банальностями. Но между сообщениями о том, что груши «дюшес» очень подешевели, а певица Патти в этом году в Москву не приедет, Флор Федулыч плетёт искусную дипломатическую сеть. Как Кнуров — Ларису, как Великатов — Негину, так и Флор Федулыч не зовёт Юлию в жены, хотя сам он, как и Юлия, вдовый, то есть свободный. По его намёкам, Юлия будет иметь отдельную роскошно обставленную квартиру, экипажи, лошадей, у неё не будет никаких материальных забот, все её желания будут исполняться, а он, Флор Федулыч, будет «лелеять и беречь её». Все эти обещания мозаичеоки вкраплены полусловами в безразличный разговор. Но никаких сомнений в понимании истинного характера отношений, предлагаемых Флором Федулычем, нет ни у него, ни у Юлии.

В этой первой встрече с Юлией Стрельский отлично передавал под внешней почтительностью Флора Федулыча, под безукоризненной корректностью его интонаций крадущуюся насторожённость полунамёков, почти полупризнаний и острые, беглые взгляды, украдкой оценивающие красоту Юлии.

Во втором действии пьеса принимает неожиданный оборот. Через час-два после того, как Юлия отвергла предложение Флора Федулыча, она сама неожиданно приезжает к нему на дом, — нарядная, заискивающая, заигрывающая с ним: она просит у него взаймы денег. Флор Федулыч поначалу принимает это хотя внешне корректно, но недоброжелательно. Он ведь понимает, зачем и для кого ей нужны деньги! Но чем дальше развёртывается сцена, тем ярче раскрывается перед Флором Федулычем такая щедрость женского, сердца, не знающего меры и счёта, такое глубокое бескорыстие женской любви, каких он, Флор Федулыч, конечно, никогда в своей жизни не видел. Старик, считавший себя умным и в своём деле умный, крупный московский делец, купеческий «туз», Флор Федулыч впервые узнает, что есть вещи, не продажные даже в его мире, мире капитализма, есть чувства, которых нельзя купить ни за какие миллионы. Все эти психологические переходы у Флора Федулыча — от сдержанного неудовольствия поведением Юлии в начале этой сцены через безграничное удивление перед самоотверженностью её любви к совершенно новому отношению к самой Юлии — Стрельский раскрывал необыкновенно правдиво. После того, как Юлия целует Флора Федулыча, целует от глубины благодарного сердца, горячо, искренно, Флор Федулыч пять раз повторяет в разные моменты до конца второго действия: «Этот поцелуй дорогого стоит!» — и Стрельский произносил эти слова сперва с безграничным удивлением перед тем, что раскрылось ему в Юлии, потом со всё усиливающимся волнением, с уважением к этой женщине, может быть, даже с удивляющим его самого радостным предчувствием, что он полюбит её так, как никого до этих пор не любил.

В последних действиях, четвёртом и пятом, Флор Федулыч уже не содержанкой своей хочет сделать Юлию, как Кнуров — Ларису, как Великатов — Негину, как сам он, Флор Федулыч, предполагал в начале пьесы. Нет, он, за которого, несмотря на его старость, просватали бы любую из московских наследниц, он женится на Юлии, обобранной, потерявшей состояние, брошенной Дульчиным на глазах у всей Москвы. Любовь, нежность, глубокое уважение звучали во всех словах, обращённых Стрельским к Юлии, в том оберегающем движении, с каким он в последнем действии предлагал ей руку, в той гордости, с какою он сообщал Дульчину: «Я имею согласие Юлии Павловны, на вступление со мной в брак».

В разговорах с Лавром Мироновичем, Ириной Лавровной, Салай Салтанычем, Дульчиным Стрельский — Флор Федулыч был тонко и разнообразно ироничен, со всяким из них по-разному. Реплику, обращённую к Дульчину: «Один Монте-Кристо на днях переезжает в яму-с; так, может быть, и другому Монте-Кристо угодно будет сделать ему компанию?» — он произносил с подчёркнутой вежливостью, но уничтожающе по внутреннему сарказму. Я видела Стрельского во многих ролях. О некоторых из них я скажу дальше. Видела я Михаила Кузьмича и в том последнем спектакле, какой привелось ему играть в жизни: в его бенефис очень тщательно и торжественно поставили пьесу А. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного». Стрельский играл Грозного. Всё было по установленному в провинции ритуалу: тучи разноцветных бумажек, низвергавшихся с галёрки, овации, аплодисменты, вызовы, подношения… Но спектакль не пришлось доиграть — со Стрельским внезапно случился удар. Больше он никогда, не появлялся на сцене, хотя прожил ещё некоторое время, медленно умирая.

Я не была бы старым театралом, если бы память о театральных радостях, полученных от того или иного актёра, не была бы для меня неразрывна с глубокой и преданной благодарностью. И эта благодарность вынуждает меня сегодня заступиться за память старого актёра, давно умершего и потому бессильного встать на свою защиту, когда на него посмертно взводят напраслину. Ведь не так уж много осталось сегодня в живых тех людей, которые знали и видели Стрельского на сцене.

В одной из монографий об актёрах и актрисах прошлого, вышедших в последние годы, я прочитала, что М. К. Стрельский был мужем замечательной русской трагической актрисы П. А. Стрепетовой. Автор этой монографии, Р. М. Беньяш, безжалостно поносит М. К. Стрельского. Стрельский якобы и опереточный актёр по призванию, и «красивый, пошлый муж-обольститель» (слова автора монографии), у которого единственное хорошее — его мягкий, приятный баритон… Для большей убедительности автор монографии ссылается на В. Н. Давыдова и приводит его отзыв о неприятном характере М. К. Стрельского.

Не стоит, думается мне, сегодня спорить о том, кто из супругов был прав, кто виноват. Оба они интересуют и должны интересовать нас сегодня исключительно как актёры, вне всякой зависимости от их личных взаимоотношений. О старых, давно ушедших актёрах нам следует собирать, — собирать по зёрнышкам, по крупиночкам, — материалы, касающиеся их актёрской личности, об их игре, ролях, о созданных ими образах, но отнюдь не подробности их семейных драм.

Стрельский служил в Вильне шесть сезонов подряд. Он был драматическим, и только драматическим, актёром. Если в молодости, на заре своей актёрской деятельности, ему приходилось играть иногда и в оперетке, то ведь в то время это было общей актёрской участью, от которой не ушли ни М. Г. Савина, ни В. Н. Давыдов, ни сама П. А. Стрепетова. В старости, в годы службы в виленском театре, М. К. Стрельский (так же, как и жена его, Е. А. Алексеева), до самой своей смерти, последовавшей почти на сцене, оставался прекрасным драматическим актёром, очень серьёзным, вдумчивым и талантливым. Таким, и только таким, должны мы помнить М. К. Стрельского.