Александра Бруштейн - Страницы прошлого

Роль Гамлета исполнял С. Д. Иловайский. Об этом рано умершем актёре почти ничего не написано (мало написано и о самом «Красном факеле»). Между тем это был талантливый и культурный актёр и обаятельный человек, В труднейшей роли Гамлета он, как и Добровольский, тоже «вытягивал» не всё, — много ли было в истории театра стопроцентных Гамлетов? — но, в противоположность Добровольскому, не наигрывал, не «рвал страсть в клочки», не прибегал к крикливому провинциальному штампу. Иловайский играл с редкой чистотой, целомудрием, правдивой простотой, не позволяя себе ни одной фальшивой ноты. Он играл так не только потому, что в смысле актёрской культуры стоял значительно выше Добровольского, но и потому, что был поддержан прекрасным, дружным ансамблем актёров, исполнявших стройный, умный и талантливый замысел постановщика Веры Редлих. Основной конфликт пьесы, её персонажи, их желания, их взаимоотношения были ясны и ярко выпуклы. Артистка К. Г. Гончарова — королева Гертруда была пышная красавица лет под сорок, налитая земными страстями, как спелый плод. Такая королева вполне правдоподобно могла быть в связи с более молодым мужчиной, могла участвовать и в убийстве своего мужа. Ещё выразительнее и своеобразнее был трактован король Клавдий. А. Н. Легран играл его красивым, здоровым парнем, обжорой, жадным до земных наслаждений. Одну из сцен с Полонием король — Легран вёл, сидя под великолепным дворцовым гобеленом; разговаривая, он ужинал жареной дичиной, беря её руками прямо с блюда и вытирая капавший с пальцев жир об атлас своего камзола, со вкусом запивая еду вином. Таких выразительных деталей, красноречиво раскрывавших внутренний мир персонажей и их поступки, постановщик Редлих нашла много и рассыпала их в спектакле щедрою рукой. Очень поэтична была М. Вячеславова, изображавшая Офелию совсем юной, едва вышедшей из полудетских лет. В сцене сумасшествия она, как ребёнок, играла цветами колокольчиков, поднося их к уху и по-детски забавляясь их нежным, ей одной слышным звоном. Хороши были в этом спектакле и Н. Михайлов — пылкий и стремительный Лаэрт, и С. Бирюков, полный достоинства и благородства Горацио. Прекрасно было оформление работы одного из лучших театральных художников Сибири — Серафима Белоголового. Для целого ряда сцен Белоголовый нашёл новое, неожиданное и удачное декоративное решение. Вся сцена первого действия между Гамлетом, его друзьями и тенью покойного отца шла в одной декорации, но построение её давало возможность то подниматься на террасу, помещавшуюся на крыше дворца, то сбегать с неё вниз, на площадку парка, то углубляться в кусты и деревья. Это создавало впечатление простора, а ветер, мрачно хлеставший по кустам и сгибавший деревья, нагнетал тревожное напряжение этой сцены. Сцена в доме Полония — прощание Лаэрта с Офелией, напутствие Полония уезжающему сыну — разыгрывалась на большой лестнице, шедшей по диагонали от нижнего, левого угла сцены к верхнему правому её углу. Эта лестница, ведущая в верхний этаж дома Полония, выразительно подчёркивала мотив ухода, разлуки в сцене, проводимой в театрах обычно очень статично. Весь спектакль говорил о большой театральной культуре, прочной, добротной. А ведь играли его в городе, где постоянный театр появился всего лишь за десять лет до того! Этот спектакль красноречиво свидетельствовал о громадном росте советских периферийных театров.

Сезон 1899/1900 года был последним сезоном антрепризы Незлобина в Вильне. После этого Незлобин долго держал антрепризу в Риге, а затем, лет через десять, перебрался в столицы. Годы незлобинской антрепризы отмечены несомненным ростом виленского драматического театра. Стремление к хорошему, даже выдающемуся актёрскому составу, впервые появившаяся тенденция к созданию ансамбля, непрерывное улучшение репертуара, в котором всё увеличивалось количество классических и серьёзных современных пьес и уменьшался раздел мелодраматического старья, безыдейных пьесок и откровенно «клубничных» фарсов, — таковы были безусловные достижения Незлобина как антрепренёра. Они были тем ценнее, что по самому характеру своему не могли не сохраниться и на посленезлобинский период. Ни один из последующих антрепренёров уже не мог рассчитывать на сборы, если бы привёз в Вильну труппу, состоящую из плохих актёров или двух-трёх «первачей» с подыгрывающим им слабым и неслаженным антуражем. Такое же равнодушие публики к театру ожидало бы и того антрепренёра, который стал бы снова угощать зрителей репертуаром из сплошных старинных мелодрам и пустых комедийных пьесок.

Всё это обязательно должен был учитывать всякий антрепренёр, явившийся на смену Незлобину.

Первым из таких антрепренёров был широко известный в России В. И. Никулин — культурный руководитель, сам хороший актёр. Из прежних актёров, знакомых виленскому зрителю, остались служить у Никулина Е. А. Алексеева, Ф. А. Норин, М. П. Васильчикова. Из новых актёров у Никулина играли: Е. И. Шеина, П. С. Яблочкина, А. И. Кварталова, О. Д. Орлик, Каренина, А. П. Смирнов, А. М. Звездич, Хохлов, Волохов, Долин.

Первым из виденных мною спектаклей никулинской антрепризы был «Лес» Островского. Назвать его удачным нельзя. Неожиданно слаба оказалась Е. А. Алексеева в не подходящей для неё роли Гурмыжской. В этой роли ей мешали все её актёрские достоинства, мешало присущее ей неотразимое обаяние, искренность, правдивость, мягкая задушевность. Мешал ей и слишком уж почтенный возраст: несмотря на тёмный, без седины, парик и нарумяненное лицо, она была очень по-старушечьи полна, была старше той Раисы Павловны Гурмыжской, какая написана у Островского. Талантливая комическая старуха П. С. Яблочкина сыграла Улиту в традиционных тонах, как тогда играли Улиту во всех театрах: примитивно смешной старушонкой, в устах которой совершенно неоправданно звучат неожиданно человеческие, горькие слова, вырывающиеся у Улиты в ночном разговоре со Счастливцевым. Неглубоко играл А. М. Звездич роль Несчастливцева. Правда, должна оговориться: мне в жизни редко приводилось видеть исполнителя роли Несчастливцева, играющего так тонко, как написан этот образ у Островского; исключением не были ни В. П. Далматов, ни Ю. М. Юрьев. Не составил исключения и А. М. Звездич — вообще хороший, талантливый актёр. Так же, как у большинства Несчастливцевых, слова, цитируемые из классических пьес, звучали у него как вставная декламация, а между тем эти благородные слова составляют жизнь Несчастливцева! Он произносит их отнюдь не как цитаты, не как материал для декламации, он» наверное, даже не помнит, что это не его собственные слова, а чужие! Он говорит их потому, что своих собственных слов для выражения высоких чувств и мыслей он не имеет, да и вокруг себя не слышит он таких слов, как не видит и таких высоких чувств и мыслей, какими он, Несчастливцев, хотел бы жить и волноваться. Нет таких слов, нет таких чувств и мыслей ни у Гурмыжской, ни у Буланова, ни у Восмибратова.