Стефан Хермлин - Вечерний свет

С годами я обретал новых друзей и знакомых, которые теперь, как правило, были моложе меня. Раньше близкие мне люди обычно бывали старше. Собственно говоря, я всегда был одним из самых молодых, а то и просто самый молодой. Я называл этих людей про себя моими, моей настоящей семьей. Многие из них давно покоятся на равнине под Берлином, где были похоронены убитые на Плетцензее, они спят на берегах Харамы и Эбро, они лежат на Сент-Круа-Валле-Франсэз. У многих нет могил; я проходил по их пеплу, развеянному по Освенциму. Во время войны я был в Орадуре незадолго до его уничтожения, после войны побывал в Дахау, в Лидице, в горах Словении, в Бухенвальде, в варшавском гетто. Я приходил на поле Пискаревского кладбища в Ленинграде и спускался в Ардеатинские пещеры {100} 100 Ардеатинские пещеры — пещеры близ Рима, в которых итальянские фашисты производили массовые расстрелы и казни. .

Мои друзья принимали участие в строительстве нового общества, я старался быть им полезен. Некоторые из них находились до войны или во время войны в противоположном лагере, некоторые были в молодости нацистами. Именно среди них я нашел тех, кто стал мне особенно близок. Один из них, писатель, написал рассказ о том, как он, будучи ребенком, слышал, будто евреи разъезжают по полям и деревням в желтом автомобиле, похищая и убивая христианских детей. Автор в рассказе вовсе не говорит, что он-де не верил слухам и помогал евреям, нет, в рассказе повествуется скорее о том, насколько ребенок верил всему, что твердилось вокруг, и даже о том, как он сам увидел желтый автомобиль.

В мирные годы я порою со стыдом вспоминал о том, с какой самоуверенной требовательностью я иногда относился к своим соотечественникам в первое время после войны. И все же я по праву требовал от них, чтобы они поняли правду, хотя эта правда и уничтожала едва ли не все, что раньше было дорого для них. Немногие оказались способны нести столь тяжкое бремя. Большинство отговаривалось общими фразами сожаления, они старались преуменьшить значение прошлого или просто отмалчивались. Я лишь со временем понял, что у большинства людей просто недостает сил на перемены. Я часто вспоминал слова молодого Маркса, которые звучат примерно так: народ, который действительно способен устыдиться, похож на льва, подобравшегося для прыжка. Одновременно я понял, что мои новые, мои молодые друзья самим своим существованием обязывают меня к тому, чтобы я и сам неукоснительно выполнял те требования, которые предъявляю к ним. Я тоже должен был многое понять и жить в соответствии с этим.

Я рад моим новым друзьям, я рад, что они живут рядом и что они стали моими друзьями. И все же нас разделяет едва приметная, но причиняющая боль черта. Стоит собеседнику сказать невзначай в разговоре «до войны» или «после войны», как я сразу чувствую, что некая неодолимая сила разъединяет нас, ибо это «до войны» явно представляется им более спокойным, хорошим и вообще нормальным временем, стало быть, на дворе еще лето 1939 года, я же в любой миг моего бодрствования и моих снов знаю, что для меня война началась 30 января 1933 года {101} 101 …для меня война началась 30 января 1933 года… — имеется в виду день прихода Гитлера к власти. , то есть в тот день, который для собеседника ничем не примечателен — или же ему надо сначала подумать, прежде чем он поймет значение этой даты. И одновременно я знаю, что по каким-то неизъяснимым причинам мне выпала особая привилегия, ибо я остался жив, а они, те, кто был лучше, мои погибшие друзья, давно ушли, они уходят все дальше в бесконечность, а я живу, и вокруг меня собираются молодые люди, я чувствую их близость и на какой-то миг ощущаю уже ставшую привычной, едва заметную боль.

1975

Перевод Б. Хлебникова.

В о п р о с: Каково Ваше мнение о роли литературы в современном обществе?

О т в е т: Она достаточно велика, однако в некоторых странах ее переоценивают. Такая переоценка приводит всякий раз к ожиданию, что литература в известной мере сама по себе сможет вызвать поразительные перемены в обществе, поскольку она участвует в формировании общественного сознания, — и всякий раз, когда действительность не оправдывает их волшебных ожиданий, представители этого чистейшего идеализма приходят к заключению, что «настоящей» литературы еще нет и следует принять меры, чтобы ее «организовать». Когда задним числом оглядываешься на революционные эпохи, какое-либо произведение литературы действительно может показаться знаменем, которое вело за собой народ. В этом есть и своя правда. «Марсельеза», это прекрасное стихотворение и прекрасная песня, кажется, захватила, даже вызвала к жизни целую эпоху. В действительности же она была написана три года спустя после штурма Бастилии.

Один великий человек сказал, что великие идеи идут голубиными шагами. Великая литература приходит голубиными шагами. Она воздействует медленно, но долго.

Роль литературы в современном обществе будет возрастать в той степени, в какой удастся добиться всякого понимания, на что она действительно способна. Литературу нередко называют оружием. Порой она бывает и оружием (при условии, что ею умеют пользоваться как оружием). Прежде всего это средство гуманизации человека.

В о п р о с: Каким Вы видите будущее литературы в нашем меняющемся мире?

О т в е т: Этот вопрос связан с предыдущим. Ибо будущему литературы угрожает не только водородная бомба, но и неверный подход к возможностям новых технических изобретений, недооценка определенных вопросов морали, предположение, что технический прогресс сам по себе разрешит эти вопросы и т. п.

Будущее литературы и искусства отнюдь не кажется мне обеспеченным, так же как и будущее человечества. Значит, нужно бороться, чтобы его обеспечить.

В о п р о с: Как Вы понимаете задачу читателя и художника в наши дни?

О т в е т: Времена меняются. Писатели вместе с ними, в них… Но писательская задача остается всегда той же самой. Поль Элюар так сформулировал ее в одной стихотворной строке: «Я говорю о том, что я вижу, что я знаю, что является правдой».

1971

Уже сама тема нашего разговора напоминает в определенной степени о разделении современного мира: слишком долго на одной из сторон употребляли слово «традиция» в уничижительном смысле, в то время как на другой стороне понятие «новаторство» вызывало серьезные сомнения. И вот поэты и читатели стали свидетелями странного зрелища; те, кто претендовал на роль защитников вековой культуры, объявили вдруг, что всякая современная поэзия, связанная с какой-либо традицией, не имеет права именоваться искусством; в то же время созидатели самого нового общества впадали в сомнение, глядя на новаторское стихотворение.