Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

с киномифологией, а чаще — и с тем, и с другим.

Все-таки ты любил в кино эту азартную игру. Про

Inception ты сказал бы, что Нолану фатально не хватает

юмора, “Матрицу” счел бы претенциозной фальшив-

кой, во “Властелине колец” полюбил бы только Горлума, зато увлекся бы третьим, куароновским “Гарри

Поттером”.

Черт, как обидно, как же мне обидно, что

я не могу всё это разделить с тобой.

34.

22

115

июня 2013

Ты обрадовался бы, если бы узнал, что до сих пор

я каждый день смотрю кино? Вот он, единственный

наркотик, на который ты меня подсадил, Иванчик.

“Именно кино, доступное и ускользающее, как

потаскуха Лола, наивное и деловитое, как Мария

Браун, величественное и жалкое, как Вероника Фосс, ничтожное и высокое, страшное и манящее, как сама

жизнь, кино со всеми его мифами, обманами, причу-

дами и капризами было главной тайной его существо-

вания, его самым сильным наркотиком и самой

постоянной привязанностью” (так ты писал

о Фассбиндере).

В Доме кино, куда мы ходили как на работу, ты

приучил меня сидеть в первом ряду.

— Настоящий зритель всегда должен сидеть

в первом ряду. Он должен пытаться сократить дистанцию

между собой и экраном, — говорил ты. Ложился

в кресло, закидывал голову, вытягивал ноги — и улетал.

Твой главный спарринг-партнер во всем, что касалось

кино, Миша Брашинский однажды поразил меня тем, что, устроившись — так же, как ты — в первом ряду, страстно, почти как в постели, прошептал:

— Господи, Каришонок, как же я люблю кино...

Ты не раз говорил, что в самой идее кино есть что-

то религиозное. Твое выражение — “храмовая тишина

кинотеатра”. Сходную мысль я встретила у Бунюэля: из

театра люди выходят оживленными, переговариваясь

друг с другом, а из кинотеатра — молча, глядя в землю.

А еще кто-то, кажется Антониони, писал, что в кино-

зале люди сидят, воздев глаза вверх, как к небу.

Всё это так. Но сегодня, когда экран стал таким

116

огромным, звук — таким оглушительным, а 3D-

эффекты — такими ошеломляющими, сидеть в первом

ряду стало для меня испытанием. Фильм и без того

набрасывается на меня со всех сторон, атакует все мои

органы чувств. Твоя идея кино на ощупь была очень

интимной, для этой интимности тебе и нужен был

первый ряд. Не могу представить тебя в кино

с поп-корном или кока-колой (мы покупали поп-корн

в Америке, но исключительно из академического инте-

реса). Впрочем, я много чего не могу представить, а ты, конечно, лишенный всякой пошлости, не стал бы сето-

вать на времена и нравы.

В самом начале девяностых к нам хлынул поток все-

возможных фильмов. У твоих друзей Дунаевского и Гене-

ралова была огромная коллекция кассет западных

картин — в трешевом качестве, с ужасными переводами

с заложенным носом (кто тогда обращал на это внима-

ние!). Собирали они свою коллекцию якобы для образо-

вательной студии в каком-то техникуме и были такими

же законченными кинонаркоманами, как и мы. Мы при-

ходили к ним в тесную комнату смотреть фильмы на их

видеомагнитофоне. Потом ты уехал в Англию — прочи-

тать несколько лекций о параллельном кино, которое

было в моде. Тебе заплатили по тем временам немысли-

мый гонорар — 800 фунтов. На половину этих денег мы

купили какой-то очень продвинутый видеомагнитофон, который мог проигрывать кассеты сразу в двух форма-

тах – PAL/SECAM и NTSC . Ты привез мне толстые тома

“Властелина колец” и “Маятника Фуко” и, разумеется, банку пресловутых соленых орешков — куда ж без них.

Еще мы брали у Дунаевского и Генералова порно-

кассеты. Я никогда не призналась тебе, что именно под

одну из этих кассет испытала свой первый оргазм —

117

только тогда я начала понимать, как устроено мое тело

и как извлечь из него наслаждение. Так что девственно-

сти меня в каком-то смысле лишило кино.

С появлением видеомагнитофона наша жизнь изме-

нилась и на долгое время обрела железный режим. Пода-

вленные твоим авторитетом, Дунаевский и Генералов

кротко позволяли нам брать всё, что мы хотим. Утром мы

вставали довольно рано, долго завтракали, потому что

никак не могли перестать болтать, потом оба садились

писать: ты — статьи, я — диссертацию об Айседоре

Дункан. Я делала в день страницы четыре на красной

югославской машинке — не слишком много, но доста-

точно, чтобы с чистой совестью сесть смотреть кино.

Смотрели всё подряд — от немецкого экспрессионизма

двадцатых до американских боевиков восьмидесятых.

Ты наконец смог увидеть всё, о чем раньше только

читал. Кино окончательно заполонило нашу жизнь.

Ты завел специальную картотеку и на аккуратных

белых карточках записывал информацию и заметки

о фильмах, которые смотрел, рисовал раскадровки.

Помню роскошную карточку, сделанную после того, как в Доме кино мы увидели “Унесенных ветром”, помню твои рисунки пожара и флага. Помню карточку

с “Модерато кантабиле” Брука. Я смотрела фильмы

отчасти твоими глазами, тем более что ты мог

рассказать о каждом, а если не мог, то немедленно

придумывал и историю, и концепцию. В твоей способ-

ности держать внутри себя всю историю кино было

что-то феноменальное. Свои энциклопедические

знания ты собирал по крупицам — ведь это было до

эпохи, когда любую информацию можно за несколько

секунд извлечь из Интернета.

У нас был толстый справочник Леонарда Малтина

с его четырехзвездочными рейтингами (довольно

точными, кстати) и с идиотской очкастой физиономией

на обложке. Этот кирпич маленького формата заменял

нам многие киноэнциклопедии. Проглотив несколько

кассет и в деталях обсудив увиденное, мы отправлялись

вечерами в Дом кино и садились в первом ряду.

Не помню, держались ли мы за руки в кино. Наверное, нет — ты не любил отвлекаться. С Сережей мы всегда

держимся за руки: в кино, на улице, за рулем — он

умудряется вести машину одной рукой. Может быть, потому что он такой большой, я чувствую себя рядом

с ним маленькой и защищенной. Я больше ничего

и никого не боюсь. В “Три цвета: Синий” Жюльет

Бинош, потерявшая мужа и сына, подходит к телефону, слышит в трубке: “Мне надо с вами поговорить. Это

важно”. И отвечает: “Ничего не важно”.

С этим чувством я живу семнадцать лет. Ничего

не важно.

Смотреть кино с тобой вдвоем было особым

опытом. Мы разделяли удовольствие — и тем самым

удваивали его. Я больше ни с кем не могу разделить

этот легальный наркотик. Даже если крепко держу

кого-то за руку. Даже если ищу в темноте чьи-то губы.

Теперь, когда тебя нет, я всегда ощущаю свое