Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

Дракула.

Ты много размышлял о тоталитарных мифах

советского кино и прекрасно понимал механизмы их

воздействия. Идеология развалилась, и на ее обломках

уже была исполнена гигантская поп-механика.

Опираться этим комическим дракулам было

не на что — социальный миф перестал существовать.

Ты знал законы жанра и мгновенно понял, что именно

по этим законам и будут развиваться события. Эти

люди были не страшными, они были смешными.

Так что мы не испугались. И — если быть совсем

честной — моя маленькая история всегда была для

меня важнее, чем большая. Мы были вместе, мы люби-

ли друг друга — это казалось несравненно более

важным. Мое гражданское сознание было нулевым.

Всё происходящее вокруг путча мы воспринимали как

грандиозный постановочный боевик. Эти дни мы

провели как всегда — у экрана. Только на экране нам

показывали большое историческое реалити-шоу.

Сегодня 19 августа. С того дня прошло ровно

двадцать два года. Двадцать два года! С ума сойти!

Целая жизнь. Я сейчас пишу тебе из Черногории: десять лет назад мы купили здесь небольшой дом

(по-сербски “кучу”) — и ни разу об этом не пожалели.

Для детей это вторая родина. Так вот, сегодня я была

в гостях у приятелей в соседнем поселке, и светская

хозяйка попросила каждого из присутствующих

рассказать, что он делал в день августовского путча.

Каждый вспоминал и рассказывал что-то драматическое.

Про леденящий страх, про ужас и отчаяние, про

собственное мужество. Я про свое мужество ничего

не знала, сидела за столом, пила вино и надеялась, что

до меня очередь не дойдет — сказать мне было нечего.

Ни про страхи, ни про подвиги — полная гражданская

глухота. Рядом со мной сидел Александр Музыкантский, который тогда был заместителем председателя испол-

кома Моссовета. Он сказал:

— Довольно быстро стало понятно, что переворот

эти люди сделать не сумеют, не было лидера, и все

боялись брать на себя ответственность.

Забавно: примерно то же говорил и ты.

К счастью, хозяйка меня ни о чем не спросила, иначе мне пришлось бы сказать:

— А я трахалась с мужем на полу под призывы

выйти на площадь.

46.

162

22 августа 2013

Иван, я не дописала прошлое письмо, так и не расска-

зала, чем закончился наш с тобой августовский путч, —

слишком много выпила местного красного вина Vranac , заснула тяжелым сном. На следующий день мучилась

похмельем и головной болью, потом страдала от бес-

сонницы. В ту августовскую ночь двадцать два года

назад мы тоже почти не спали. Вечером мы перемести-

лись в дальнюю комнату, где прежние хозяева квартиры

складировали мебель и где ты любил работать в клубах

дыма. Там стоял большой рижский приемник, мы

устроились около него на полу и следили за событиями

в Москве и в Питере. Народ подтягивался к Мариин-

скому дворцу, радио “гнало пургу”, предупреждая

о военных дивизиях, которые входят в город. На пло-

щадь, где уже строили баррикады, собирались наши

знакомые, например Мишка Трофименков.

— Может, и нам пойти? — неуверенно спросила я.

— Неужели ты думаешь, что я тебя отпущу? —

ответил ты. — Если бы я был один, я пошел бы. Но

не спасать свободу, а славно провести время. Они ведь

за этим и идут. Когда они еще испытают такую эйфо-

рию? Настоящий авангардистский жест. Но ты

не бойся, ничего не будет. Свобода в твоей защите

не нуждается. Это не переворот и не заговор. Заговор

требует страсти, воли и одержимости. Ты видела этих

людей? Они бессильны.

Мы сидели на полу до глубокой ночи, ты обнимал

меня, курил одну за другой, что-то рассказывал, а потом там же, на полу, мы занимались любовью.

Говорят, в эту ночь многие занимались любовью.

Наверное, в моменты исторических катаклизмов люди

163

становятся особенно уязвимыми. Страх толкает их

друг к другу, им нужна защита, слияние, поддержка, тепло, осознание незыблемости своего интимного

мира. Уже было ясно, что ты прав, что в Ленинграде

никто не погиб и не погибнет, что можно выдохнуть.

Но нам важно было в эту ночь быть вместе.

Наутро ты читал мне передовицу из какой-то либе-

ральной ленинградской газеты. Статья называлась

“Хроника страшной ночи”. Ты смеялся, демонстрируя

мне, как журналист нагнетает отсутствующий саспенс.

Ничего страшного в этой ночи не было. Как ты

и предсказывал, ребята отлично провели время, сильно

напились, слушали музыку, а под утро танцевали

на баррикадах. Тебя позабавила строчка: “В 1:45 в полевой

госпиталь поступила первая жертва — человек упал

с баррикад”.

— Хотел бы я посмотреть на этого человека, —

усмехался ты.

На следующий день мы не пошли

на митинг, хотя твоя мама и моя сестра отправились

на Дворцовую площадь, ведомые эйфорическим

стадным чувством. Впрочем, это было уже не опасно.

Исход, согласно законам жанра, был ясен.

К политике ты и потом оставался равнодушен.

Вернее, политика интересовала тебя как сценарная

интрига, как повод для индивидуального бунта.

Интересовала в моменты революций и взрывов.

Интересовала как поле применения жанровых

манипуляций, операторских и монтажных приемов.

Тебя поразило, как это сделал Невзоров в своем

вильнюсском репортаже о штурме телебашни

в январе девяносто первого года. Но ты не смотрел

политические дебаты. Не интересовался мнением

164

политических комментаторов. Был равнодушен

к феномену НТВ, не слушал “Эхо Москвы”. Помню, в 1993 году в день штурма Белого дома мы с тобой

пришли в Дом кино. Однако вместо кино там

устроили импровизированное собрание “в защиту

нападавших...” Помню, как на сцену вышел Виктор

Топоров и сказал о том, что безнравственно

расстреливать свой парламент. В зале закричали, заулюлюкали:

— Уйди, подонок!

— Иванчик, вставай и пойдем отсюда, — мрачно

сказал ты, и мы двинулись к выходу, провожаемые

шипением. Я не знаю, был ты тогда за или против.

Но я знаю, что ты ненавидел быть в толпе. Особенно

когда озверелая толпа травила одиночку. По странному

совпадению именно Топоров написал предисловие

к твоей посмертной книге, хотя вы с ним даже не были

знакомы. И — всё “страньше и страньше” — именно

сегодня он умер. В конце августа, как и ты.

Когда я в августе девяносто первого не отрываясь

смотрела по телевизору похороны троих парней, погибших при защите Белого дома, ты сказал:

— Ты хоть понимаешь, что тобой манипулируют?

Что они творят новый миф? Посмотри на этих

троих — афганец, кооператор и архитектор. Идеальный

социальный набор нового времени. Оторвись