Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

и интернет-кабель присылают по почте, и расплачи-

ваться иногда приходится бумажными чеками: “Это

какой-то девятнадцатый век!” Да что его только

не раздражает. Когда я с ним, я чувствую, что предаю

Париж. А когда он уезжает, испытываю облегчение, потому что не должна больше изменять любимому

городу.

Но ты! Ты любил Париж, еще не побывав в нем.

Ты столько раз видел его в кино. Ты зачитывал вслух

куски из статьи Москвиной: “ Belle France — была

не мечта, не идеал... Кроме некоторых особ, лишенных

воображения, которые впоследствии вышли замуж за

толстых скучных мужчин (именовавшихся «францу-

зами») и уехали, стало быть, куда следует, — кроме них, все остальные решительно никуда не собирались.

Потому что и так проживали в Belle France , стране

своего Воображения, плавали среди кувшинок Моне

с томиком Верлена в руках”.

Может быть, поэтому ты тогда не поехал?

Тебе хватало воображения? А что, кроме воображе-

ния, тебе оставалось, если ты великодушно уступил

Париж мне?

Не могу остановиться и продолжаю читать, как

и ты когда-то: “...Мы нашу Belle France не отдадим.

Мы ее по крохам собирали! Как в хитрой головоломке, прилаживая платья от Кардена к томикам Пруста, а голос Брассенса к названиям фильмов Алена Рене, а немного солнца в холодной воде к шербурским

зонтикам, а чуму к шанель номер пять, а детей райка

к маленькому принцу, а...”

Но главное — во Франции родилось кино,

и в этом смысле она была тебе — навсегда — родная.

Ты повторял, что кино появилось в стране классиче-

ской буржуазной культуры. Ой, не знаю, смог бы

ты со своей безмерностью жить в этом мире мер.

Или ты не мог жить нигде?

То, что заставляло тебя играть со смертью, к географии отношения не имело.

42.

11

151

июля 2013

Иванчик, я совсем забыла, что мы с тобой жили

в густых клубах дыма. Ты выкуривал не меньше пачки

в день. Никаких попыток бросить курить ты не делал, и я не настаивала. Ты бросил пить. Нужен же был тебе

хоть какой-то наркотик, кроме кино.

Сейчас я не выношу даже запаха дыма, выгоняю

гостей курить на улицу и пересаживаюсь в ресторане, если за соседним столиком кто-то достает сигарету.

Но тогда у нас в тесных кухнях курили все —

и я не обращала на это никакого внимания, дым меня

ничуть не раздражал. Ты курил французские Gauloises и Gitanes , эти синие и голубые пачки сопровождали нас

несколько лет. Выбрал ты их отчасти за дизайн. Дизайн

Camel и Marlboro восхищал тебя не меньше, но за “Голу-

азом” и “Житаном” вставала важная для тебя мифоло-

гия. Римейк “На последнем дыхании”, к которому ты

написал сценарий, ты назвал “Никотином”. Никотин —

это и жест Бельмондо, снимающего большим пальцем

с губы табак, как Хамфри Богарт. И наркотический

эффект кино. И смертельный яд, который в нем есть.

И финальное словечко: “Сука”. Сука, сука, я знаю.

А еще ты курил табак Gauloises , увлеченно

скручивая папироски. Тебе нравился не столько вкус,

сколько процесс. Эстетика этого ручного скручивания.

Могу повторить, что за стиль ты мог простить всё.

Или почти всё.

Мой Сережа не курит и никогда не курил. Но ему

нравится, когда курю я. И тоже — из эстетических

соображений. Он восхищается моими руками, длин-

ными пальцами, узкими запястьями и говорит, что

сигарета их подчеркивает, привлекает к ним внимание.

152

С детства я стеснялась своих рук, ссадин, следов от

выведенных кислотой бородавок, обкусанных ногтей.

А с Сережей я вдруг увидела их по-новому. Курила

я при нем всего два раза. Он несколько раз сфотогра-

фировал меня с сигаретой и показал мне:

— Посмотри, как это красиво.

Сережа говорит, что представляет, как мы могли

бы жить вместе — где-нибудь на другом конце земного

шара, в Кейптауне, например. Там я писала бы книгу.

Сидела бы за компьютером с чашкой кофе и с сигаре-

той в руке. А он — он приходил бы домой, стоял бы

в дверях и смотрел на меня, на мои руки, на мою шею.

Я смеюсь:

— Ну да, я буду старой злобной ссохшейся теткой

с черепашьей шеей, которая выдумывает свою жизнь

и завидует молодым. Как Шарлотта Рэмплинг

из “Бассейна”.

Черт, ты же не знаешь Озона и не видел его

“Бассейн”! “Бассейн” Жака Дерэ мы смотрели с тобой

вместе — в Доме кино. Ты тогда сказал, что в красоте

Роми Шнайдер есть что-то плебейское. Особенно

в руках. Меня это поразило: мне-то она казалась

настоящей аристократкой. И играла она королев —

Сисси, например. А вот Шарлотту Рэмплинг ты

обожал, восхищался ее стальными глазами

под нависшими веками, ее актерским бесстрашием.

Говорил, что она похожа на Боуи в женском обличье.

Что никто не мог бы так естественно и с таким

достоинством изобразить любовь к шимпанзе в фильме

Осимы “Макс, моя любовь”.

А курить бы ты мне не разрешил, конечно. Даже

при всей твоей любви к стилю.

43.

154

12 июля 2013

Как весело было писать наш первый совместный текст!

И как легко. Это была статья о Курёхине для теат-

рального журнала “Московский наблюдатель”. Называ-

лась она “Капитан Курёхин и...”, была разбита на

модные главки, написана на одном дыхании. Мы

рассуждали о разнице между модернизмом и пост-

модернизмом и о Курёхине как идеальном пост-

модернисте. “Он — музыкант конца истории. В идеале

он должен появляться на развалинах всех исторических

событий, чтобы устроить шабаш, показать иллюзор-

ность открывшегося пути”.

Книга, изданная Любой Аркус после твоей смерти, открывается этой статьей. Но узнать, что написали мы

ее вместе, можно только из последней строчки бисерных

примечаний в конце книги — Люба тщательно зачища-

ла твою жизнь от всего, что не укладывалось в ее кон-

цепцию тебя. В том числе и от меня — предательницы

и суки.

Впервые я увидела Курёхина на концерте “Поп-

механики”. Всё, что происходило на сцене, меня

ошеломило. Весь этот фейерверк, абсолютная свобода, превращение знаменитых персонажей в маски, знаки, функции. Струнный квартет, Эдуард Хиль, театр

лилипутов, БГ, похоронный оркестр — всё смешалось

со всем, и сквозь этот дурашливый балаган начинала

просвечивать совсем иная реальность. И музыка —

такая живая, такая смешная. Это было куда живее

и талантливее всего, что предлагал современный театр.

Это выражало мое время. Но без драмы, без трагедии, играючи. И конечно, сам Курёхин. Он излучал веселую

энергию, ослепительную и в то же время застенчивую

155

красоту. У него были огромные сиреневого цвета глаза, длинные женские ресницы и обаятельная манера