Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине

— Нет, Петруша, не такими вы выросли. Не в батюшку пошли. Согрубил я тогда вам, князь. Простите.

Кропоткин с удивлением и саднящей жалостью смотрел на старика — одного из многочисленных отцовских слуг, отпущенных мачехой на волю. Боже, как ужасна судьба всех дворовых! Они получили свободу, не получив ни клочка земли и ничего другого. Ищи себе кусок хлеба, как хочешь. Но они умеют только служить господам, не зная больше никакого дела. Многие разбрелись нищенствовать или прислуживать буржуазному сословию, а те, что остались на прежних местах или нашли, как Макар, приют у сочувствующих господ, умиляются вот, что новое дворянское поколение стало добрее — не посылает их на съезжие. Вековое холопское смирение. Неужто и надельные мужики умиротворились, довольные тем, что их теперь не продают, не секут на конюшнях? Тогда революция невозможна. Но нет, крестьянство не умиротворено. Фабричные рабочие полны возмущения, а они ведь те же мужики, только немного обработанные городом. Посмотрим, чем живут тамбовские крестьяне. Удастся ли продать землю? Общество осталось без денег. Надо поспешить. Благо, теперь почти до самого имения пролегла железная дорога.

Пролечь-то она пролегла, но поезда по Рязанской и Тамбовской губерниям шли еще очень медленно, с перебоем. Двое суток он добирался до Борисоглебского уезда, до своего Петровского имения. Усадьба и барский дом в Петровском (как и Никольское в Калужской губернии) достались после смерти отца Елизавете Марковне и ее дочке Поле. Братья получили здесь несколько сот десятин земли и деревянный домик без сада, сиротливо стоявший в стороне от усадьбы.

Собрались мужики и начали сбивать доски с заколоченных окон, но хозяин остановил их.

— Не надо, я сюда ненадолго. Откройте только дверь, достаньте самовар и чайную посуду. Будем пить чай в беседке.

В усадьбе мачехи жил прежний отцовский управляющий, который теперь вел лишь свое хозяйство, выплачивая Елизавете Марковне аренду. Его жена принесла в беседку корзину белого хлеба и жбан свежего меда.

Ветхая перильчатая беседка едва вместила всех собравшихся мужиков. Пришел сюда и священник Орнатов, уважаемый всеми прихожанами отец Николай, оригинальный вольнодумец, молодой, но уже поседевший человек.

Чай пили за большим бильярдным столом, давным-давно оставшимся без сукна и бортов. Кропоткин внимательно наблюдал в разговоре за бывшими крепостными. Замечал, что за двенадцать послереформенных лет они разительно изменились. В них уже явственно проглядывало сознание своего человеческого достоинства. Она говорили с ним совершенно свободно, без робости и лести, без «вашего сиятельства» и «вашей милости».

— Надолго ли к нам, Петр Алексеевич? — спросил отец Николай.

— Нет, на несколько дней, — сказал Кропоткин. — Думаю землю продать.

Мужики разом отставили чашки с чаем, все удивленно уставились на хозяина. И вдруг заговорили наперебой:

— Это как же так, Петр Алексеевич?

— Стало быть, нас в сторону?

— Чем мы не угодили?

— Может, мало платим?

— Замешкали с оплатой?

— У меня нет к вам ни малейшей претензии, — сказал Кропоткин. — Но вот в чем дело — понадобились деньги. Безвыходное положение.

— Так мы выплатим аренду. У нас полторы тысячи уже собрано.

— Доберем и остальное.

— Надо — за полгода вперед выплатим. Как, мужики?

— Пособим, пособим.

— Вы уж оставьте нам землицу-то, Петр Алексеевич, а то поселится тут какой-нибудь сутяга — житья не даст.

— Вытеснит — как пить дать.

— Ладно, друзья мои, — сказал Кропоткин, — земля остается за вами. За полгода вперед платить не надо. Соберите, сколько сможете.

— Покорно благодарим, Петр Алексеевич! Век не забудем добра вашего. Идем, братцы, созовем сходку.

Мужики встали из-за стола и вышли.

— Ну вот, обошлось без продажи, — сказал отец Николай. — И слава богу. Пускай мужички живут спокойно. Земля-то уж больно хороша. Почти аршинный чернозем, а под ним — песок. Благодать. Поселиться бы вам здесь, Петр Алексеевич. Когда-то ведь подумывали об этом, получивши сие наследство.

— Да, два года назад еще верил в земскую деятельность.

— Теперь, стало быть, не видите в ней никакой пользы?

— Не вижу. Ну поселился бы я здесь, завел бы образцовую артельную ферму, построил бы школу и стал горой заступаться за крестьян — позволили бы мне развертывать такие дела?

— Ни за что.

— То-то и оно.

— Полагаю, теперь вы социалист?

— Да, по убеждению я социалист.

— Тяжело вам будет. Не вам лично, а всем социалистам. Почему вы не берете в союзники Иисуса Христа? Он ведь тоже социалист. Без Христа вам едва ли удастся построить истинно человеческий социализм. От вас отшатнется все верующее население. Душой оно к вам не присоединится. Христианин Мор хорошо сие понимал. Священники в его обществе — самые почетные люди. А вот атеист Мелье грозился удавить последнего короля кишкою последнего попа. Какова прыть!

— Вас, отец Николай, революция не тронет, — сказал Кропоткин.

— Да не о себе я забочусь, Петр Алексеевич. Революции не боюсь. Жду ее. Но мысль Мелье, сего изверившегося священника, слишком уж проста. Уничтожьте всех королей и попов — вот вам и социализм.

— Ну, Мелье не так просто все представлял. И он остался в своем веке. Ныне его редко кто знает. Социалистическая мысль ушла далеко вперед.

— Однако ваши учителя взывают лишь к разуму. И Фурье, и Прудон, и российский наш Чернышевский. Они добиваются, чтобы люди поняли несправедливость сущих порядков и переустроили их. А Христос почти две тысячи лет перестраивает человеческие души.

— Перестроил? Что-то незаметно. Сильные по-прежнему давят слабых, не испытывая угрызения совести. Социальные порядки по-прежнему остаются несправедливыми.

— Вот тут уж вы беритесь за дело, социалисты. Только со Христом. Он ваш союзник, ибо зовет к любви и братству, а всеобщее братство и есть социализм.

— В этом вы сошлись бы, пожалуй, с покойным аббатом Ламенне, отец Николай, — улыбнулся Кропоткин.

Он подошел к перилам беседки, облокотился на них. Поодаль алел в закатных лучах пруд, и по зеркальной розовой воде плавала белая стая гусей. На плотине сидел парнишка с удочкой. С зеленых полей, раскинувшихся за селом, приливал запах хлебов, нагретых за день и уже начинающих остывать.

Отец Николай тоже подошел к перилам и склонился, уронив с висков пряди длинных седых волос.

— Истинная благодать, — сказал он. — И сей благодатью господь указует нам, что такой же прекрасной должна быть жизнь человеческая. А что у нас? Ваши бывшие крепостные живут теперь не так уж убого. Пашни хороши, арендная плата невелика, да и свои наделы дают неплохой урожай. А поезжайте-ка в соседние деревни — ужаснейшая беднота. По сорока рублей с десятины выкупных — нелегко выплатить, хотя и в рассрочку. А землю-то какую помещики выделили — самую истощенную. Где ж тут справедливость?.. Нет, революция необходима. Начинайте, начинайте, господа социалисты.