Глеб Буланников - Илья Мечников

Пришли репортеры. Стали записывать, фотографировать. Хозяева и гости задвигались.

Фотографы усадили Толстого и Мечникова на террасе.

– Мы с вами, Илья Ильич, – говорил Толстой, – ведь не боимся их? Верно?

И повернув голову к фотографам:

– Стреляйте, стреляйте!

Фотографы суетились, бегали, искали ракурс, место. Попросили Толстого выйти на лужайку, залитую солнечным светом.

– На тот свет, – показал один рукой.

– На тот свет? – улыбнулся Толстой. – Что ж, очень рад!

Фотосессия закончилась. Они вернулись к столу. Сели. Разговор перешел на Толстого. Заговорили о его книгах. Мечниковы хвалили «Анну Каренину».

Толстой отвечал, что забыл «Анну Каренину».

– Меня не интересуют прежние произведения. Они – что паяц перед балаганом – заманивают публику: заставляют читать то, что я теперь пишу.

«Мы доказывали ему, – пишет Ольга Николаевна, – что все его идеи уже заложены были в его романах, что эстетическая сила их, наоборот, оказывала гораздо большее влияние, чем простая проповедь. Конечно, вряд ли что-нибудь доказали. Кажется, на него произвело впечатление только уверение, что такое искусство, как его, помогает жить, открывает чужую душу, ее легче понять и потому прощать».

Встреча в Ясной Поляне

Они сели в пролетку. Толстой – на козлы, Мечников – на пассажирское место. Толстой взял в руки поводья. Лошадь тронулась.

Они остались одни. У них было приблизительно двадцать минут.

О содержании разговора осталось две версии. Это немудрено, когда говорят два человека. Два человека всегда все видят по-разному.

Однако расхождения в воспоминаниях не только детальные, но и фактические.

Две версии похожи на два разных разговора.

«Только что мы выехали за ворота усадьбы, – писал Мечников, – как он повел, очевидно, уже ранее продуманную речь.

– Меня напрасно обвиняют, – начал он, – в том, что я противник религии и науки. И то и другое совершенно несправедливо. Я, напротив, глубоко верующий; но я восстаю против церкви с ее искажением истинной религии. То же и относительно науки. Я высоко ценю истинную науку, ту, которая интересуется человеком, его счастьем и судьбою, но я враг той ложной науки, которая воображает, что она сделала что-то необыкновенно важное, когда она определила вес спутников Сатурна или что-нибудь в этом роде. Истинная наука прекрасно вяжется с истинной религией».

«Я начал разговор с того, как тяжело иметь слуг, – рассказывал Лев Николаевич. – Иногда старик слуга ходит за молодым. Мечников мне ответил: „Да, я расскажу вам вот какой случай…“ И рассказал, как у его знакомой семьи французского буржуа, живущей в своем поместье, кажется, где-то недалеко от Парижа, у всех членов семьи стали часто повторяться заболевания аппендицитом. Знакомые эти просили Мечникова приехать к ним, чтобы постараться найти причину этих заболеваний. Мечников поехал и, осмотрев все у них очень внимательно, сказал им: „Ничего нет удивительного, что вы хвораете: вы едите испражнения своих слуг“. Оказалось, что в доме не было устроено для прислуги отхожих мест и они для своих надобностей пользовались огородом.

Рассказав это, Мечников прибавил: "Вот видите, наука приходит к тем же выводам". И, представьте, он прислал мне свою книгу, и там рассказан этот случай, и повторяется это там в тех же выражениях. Я и замолчал… Он – милый, простой человек, но как бывает у людей слабость – другой выпивает – так и он со своей наукой!»

Они расстались приятельски. Договорились завязать переписку. Толстой попросил Мечникова прислать книгу об африканских обычаях.

Каждый остался при своем. Они, каковы все пожилые люди, были слишком самодостаточны, чтобы впустить в свое мировоззрение инородное. Толстой ел по утрам простоквашу, Мечников перечитывал «Воскресение». Они задевали друг друга по касательной. То были атрибуты жизни, элементы повседневности. На дистанции их взгляды не сходились.

Мечников полжизни развенчивал догмы идеалистической философии. Толстой не принимал материализм, не разделял восторгов по поводу прогресса и верил в то, что истинно свободен и подлинно счастлив может быть лишь тот, кто последует Христу.

И удивительно, что Мечников писал в воспоминаниях об этой встрече:

«Толстой заметил, что, в конце концов, наши мировоззрения сходятся, но с тою разницей, что он стоит на спиритуалистической, а я на материалистической точке зрения».

Экспедиция высадилась на северном берегу Каспия.

Французские исследователи во главе с Мечниковым приехали сюда, в калмыцкие степи, чтобы собрать материал о естественной вакцинации от туберкулеза. Вскоре к ним присоединились русские ученые. Мечников включился в выяснение причин чумы.

Он работал сразу на два дела. Вернее, он бегло ознакомился с территориями распространения чумы, схематически сформулировал догадку о причинах и занялся тем, за чем приехал – туберкулезом.

Причиной чумы были суслики. Они жили вблизи могил и там же обживались клещами. Клещи инфицировали сусликов и так далее. Зараза уносила тысячи жизней.

С туберкулезом было сложнее. Опросы, подсчеты, хождения в глубины степи. Анализ, сопоставление, выводы.

Степные жители оказывались заражены тем чаще, чем ближе их поселение находилось от Астрахани. В астраханской школе за 45 лет существования обучались 715 калмыцких детей. 75 из них умерли, 27 уехали из-за болезни, 613 окончили начальную школу и вернулись в степь по разным причинам. Калмыков, учившихся в высшей школе, было 14 человек. Четверо были больны.

Гипотеза подтверждалась.

Люди, живущие в степях, не подвержены туберкулезу. Впрочем, на раз-два заражаются, попадая в город. При этом жители города чаще всего туберкулезом не заболевают. Естественная вакцинация. В степи нет туберкулезных бацилл, и в городе иммунитет сталкивается с совершенно новым типом врага.

Все понятно, можно возвращаться в Париж.

И поездка была бы потрясающе успешной, если бы не возобновившиеся перебои сердца.

Вакцинированные калмыки.

Э. Бюрне, И. Мечников – прививки калмыцким детям.

Статья о калмыцкой экспедиции.

Инфаркт сжал его сердце спустя два года.