Владимир Оболенский - Моя жизнь. Мои современники

Инстинктивно я взял шляпу и выбежал на улицу без всякой определенной цели, а просто ощущая потребность разделить свою радость с населением города, в котором жил. Очевидно, те же чувства испытывались множеством людей, весело выходивших из своих домов и направлявшихся в центр города. С некоторыми встречными знакомыми я облобызался. То же, я видел, делали и другие. Весь этот человеческий поток вливался в главную Екатерининскую улицу, по которой уже двигалась наспех организованная социал-демократическая манифестация. Впереди шла с красным флагом высокая, красивая молодая женщина, Е. С. Бобровская, служащая земского статистического бюро. В эту минуту партийные счеты были всеми забыты, и к манифестации, украшавшейся все новыми и новыми ярко-красными знаменами, присоединялись самые мирные обыватели.

Весело двигалась радостная толпа вдоль улицы. Из окон домов и с балконов нам приветливо махали платками и присоединялись к громовому ура, то и дело раскатывавшемуся по толпе. Шествие двигалось без определенной цели. Вдруг какой-то молодой человек в очках неуклюже вскарабкался на телеграфный столб и тонким голосом прокричал:

— Товарищи, к тюрьме! Потребуем освобождения политических!

Толпа послушно пошла к тюрьме. Подошли и стали стучать в ворота. Сначала стучали кулаками, потом палками и зонтиками, наконец откуда-то появились люди. В тюрьме все было тихо. Но вдруг из верхнего окна со свистом полетели кандалы. Это уголовные, видя, что толпа осаждает тюрьму, подняли бунт.

И вот из какой-то задней двери один за другим стали выскакивать люди в арестантских одеждах. Как звери, выпущенные из клетки, они на минуту как бы застывали от ощущения внезапной свободы. Потом, осторожно оглядываясь по сторонам и наметив место, куда спасаться, пригибаясь к земле и вбегая в толпу, исчезали в ней. Наконец открылись главные ворота и показались политические: впереди шел мой знакомый эсер Борис Неручев в большой фетровой шляпе и коричневом пальто. Очевидно, вышли они без разрешения начальства, так как вслед за ними выбежали тюремные сторожа и стали их загонять в тюрьму. Один из сторожей сзади подошел к улыбавшемуся Неручеву, поднял шашку… и вдруг Неручев исчез, а черная шляпа и коричневое пальто беспомощно опустились на землю…

«Неручева убили», — крикнул кто-то, и вся толпа отхлынула назад, оставив посреди площади коричневый комочек и черную шляпу. Мы с каким-то молодым офицером подбежали к Неручеву и приподняли его. Он был весь в крови, но уже пришел в сознание. Потащили его в соседние казармы, где с помощью солдат омыли рану, перевязали, а затем на извозчике повезли к врачу. Этот эпизод вывел меня из толпы манифестантов. Из казарм я слышал выстрелы на тюремной площади и потом узнал, что это спешно вызванная рота солдат усмиряла бунт уголовных. Несколько человек было убито, но около сотни арестантов успели бежать и приняли деятельное участие в последовавшем потом разгроме магазинов.

Будучи накануне свидетелем панического настроения толпы, я был уверен, что после слышанных мною выстрелов манифестация закончится, и отправился домой. Мне отворила горничная.

— В городе убивают, — сообщила она мне задавленным голосом.

— Где убивают? Кого убивают?

— В городском саду солдаты стреляют, слышите.

Я прислушался, и до меня отчетливо донеслись со стороны городского сада звуки нескольких выстрелов. Не рассуждая, я выбежал на улицу, вскочил на проезжавшего извозчика и поехал к городскому саду. На мосту, ведущем через Салгир к городскому саду, меня остановили городовые:

— Нельзя сюда, барин, не велено пускать.

Я слез с извозчика. Через Салгир были видны солдаты, оцепившие городской сад и, по-видимому, стрелявшие в воздух.

Кругом меня толпились бледные, встревоженные люди.

Тщетно пытался я у них узнать, что произошло. Никто, в сущности, ничего не знал толком, кроме того, что и было очевидно, т. е., что «там стреляют», а некоторые добавляли: «Народу-то сколько перебили, страсть». Я решил отправиться в городскую Думу. В такие минуты не рассуждаешь, а подчиняешься каким-то подсознательным решениям воли. Вот и в Думу я направился без какого-либо определенного плана (я даже не был городским гласным), а просто в сознании, что как-то нужно действовать. Извозчик мой уехал, через мост не пускали, а потому я побежал окружным путем через другой дальний мост. Улицы, по которым я бежал, были совершенно пустынны. Очевидно, весть о каких-то страшных событиях уже разнеслась по городу, и жители его заперлись в своих домах. Только возле часовни архиерейского дома толпились какие-то подозрительного вида люди, вооруженные большими белыми кольями. Подходя к часовне, я услышал молитвенное пение; затем пение прекратилось и, очевидно, началась проповедь. Слов ее я не мог разобрать, но слышал звуки мягкого елейного голоса, несомненно принадлежавшего священнику. Я еще не знал того, что происходило в городе, но при виде вооруженных кольями людей, заполнявших часовню, где для них служился молебен и говорилась проповедь, почувствовал острое чувство моральной гадливости от совершавшегося страшного кощунства.

Не успел я еще завернуть за угол улицы, на которой находилось здание городской Думы, как эта самая толпа людей, вооруженных кольями, с пением «Спаси, Господи», пронеслась мимо меня, а еще через минуту я услышал впереди себя звон разбивавшихся стекол магазинов. За толпой тихо двигался в полном бездействии небольшой отряд кавалерии… Мое чувство меня не обмануло. Непосредственно из церкви и как бы с ее благословения, с пением молитв, темные люди отправились грабить и убивать… Больше — грабить. Главную массу крови, как оказалось, они пролили еще до молитвы, на которой стояли с окровавленными кольями. Когда я подходил к городской Думе, во дворе первой полицейской части, против городского сада, уже складывали рядами трупы убитых людей. Их было больше пятидесяти.

В городской Думе беспомощно слонялись по комнатам взволнованные люди, так же, как и я, случайно туда забредшие. События от нас требовали каких-то действий, но каких?.. Попробовали отправиться к губернатору, но полиция, оцепившая центральный квартал города, в котором происходили главные убийства и где находился губернаторский дом, нас не пропустила, пробовали снестись с губернатором по телефону, но нам ответили, что он уехал неизвестно куда. Между тем, наступал вечер, погромщики, уставшие от своей работы, разбрелись по домам, и в городе стало тише. Но что будет, когда настанет темнота? Войска и полиция, по заявлениям всех очевидцев, бездействовали, и на них положиться нельзя. Как относится к погрому губернатор — нам неизвестно. Необходимо было до ночи сорганизовать защиту безоружных людей. Решили, что единственным для этого авторитетным органом может быть городская Дума. Я поехал к городскому голове Ракову.