Владимир Оболенский - Моя жизнь. Мои современники

И с каждой аудиенции у Деникина я уходил с двойственным чувством: с одной стороны, на меня действовало обаяние его личности, а с другой — я чувствовал какую-то неудовлетворенность и им, и собой. Я всегда собирался многое рассказать ему, поделиться с ним мыслями о происходившем, а в конце концов лишь делал несколько комментариев к подаваемой ему докладной записке, или возбуждал два-три деловых вопроса. А дальше разговор прерывался, так как я видел, что настоящего внимания он мне не уделит.

Врангель не возбуждал к себе такого непосредственного доверия, как Деникин, но, в противоположность Деникину, он нев предвзятых идеях, а в самой жизни старался почерпнуть руководящие нити своей политики. Он жадно ловил впечатления на фронте и в тылу, и к каждому своему собеседнику, хотя бы он не разделял его взглядов, относился с живейшим интересом. В трудную и ответственную минуту, когда, по сделанному тогда же им признанию, у него на победу оставалось не больше одного шанса из ста, он подходил к власти без определенной программы, с верой в свою интуицию и в уменье делать практические выводы из опыта жизни. Он ставил себе определенную цель, а средства готов был выбирать любые…

Разговор наш длился часа два и касался самых разнообразных вопросов. Сам по себе разговор этот не имел особого значения, и если я на нем несколько подробно останавливаюсь, то только потому, что он дает материал для освещения некоторых дальнейших событий.

Заговорили мы прежде всего об общем положении. Всем нам, и Врангелю, оценивавшему свои шансы на успех, как один к ста, было ясно, что спасения в данный момент можно ждать не от бряцания оружием и что нужно сделать попытку каким-нибудь образом использовать посредничество союзников для заключения перемирия с большевиками. При этом я высказал мысль, что Крым представляет из себя слишком маленькую катушку, на которую едва ли возможно «намотать» остальную Россию. Поэтому необходимо, чтобы союзники заставили большевиков очистить юго-восток России. Струве, более осведомленный о намерениях англичан, как раз в это время предлагавших свое посредничество, отнесся к моим пожеланиям скептически. Однако основная мысль, что нужно кончить войну, сохранив при этом южнорусскую государственность, и поставить «единую Россию» не в фундамент программы, как это было при Деникине, а сделать крышей медленно строящегося здания, разделялась всеми нами.

Какими наивными теперь, через много лет, кажутся мне все эти утопические планы!

Врангель с большим раздражением говорил о деникинской стратегии, о растяжении фронта и форсированном марше на Москву, так неудачно закончившемся:

— Это было совершенным безумием — идти на Москву с разлагающейся армией и дезорганизованным тылом. Моя тактика будет иная: даже при благоприятных условиях я не двинусь вперед, не приведя в полный порядок армию и тыл.

Я мало понимаю в военной тактике, но, руководствуясь простым здравым смыслом, думаю теперь, что если Врангель был прав в критике деникинской тактики, то лишь поскольку она была нецелесообразна в первый период гражданской войны. Наоборот, в конце гражданской войны, когда разбитая большевиками армия собралась на территории маленького Крыма, оборонительная тактика давала лишь небольшую отсрочку полного поражения. Если у Врангеля был шанс на победу, то только в том случае, если бы, воспользовавшись поражением Красной армии на польском фронте, он бросил бы Крым на произвол судьбы и двинулся бы со своими войсками на Москву. Этот случай он упустил, и большевики, заключив мир с Польшей, могли уже все свои силы направить против Врангеля, запертого в Крыму и лишенного возможности маневрировать.

Разговор перешел на грабежи, сделавшиеся в армии обычным явлением, на деятельность контрразведок и т. д. Врангель был вполне об этом осведомлен и заявил, что не остановится перед самыми серьезными мерами для искоренения этого зла…

— А таких разбойников, как генералы Покровский и Шкуро, я на пушечный выстрел не подпущу к своей армии, — добавил он.

Когда я заговорил об аграрном вопросе, Врангель прервал меня и, вытащив из бокового кармана какой-то манускрипт, заявил:

— Это дело решенное. Я в первую очередь займусь земельным вопросом. Вот тут у меня имеется проект земельной реформы.

И он сейчас же стал читать вынутый из кармана документ, оказавшийся кем-то составленной докладной запиской по аграрному вопросу. К моему удивлению, записка эта предусматривала самое радикальное разрешение земельной проблемы с передачей всех земель в руки крестьян.

Тут я, давний сторонник коренной земельной реформы, оказался в курьезном положении и стал спорить с правым бароном Врангелем против нее. Я считал опасным во время гражданской войны производить коренную ломку земельных отношений, а нужно предоставить это дело будущей власти, после окончания гражданской войны. Врангель, однако, стоял на своем. Он решил немедленно приступить к реформе.

По вопросу о конструкции гражданской власти Врангель вполне соглашался с моим мнением, что пока южнорусское государство имеет столь ограниченную территорию, было бы нецелесообразно учреждать центральные ведомства с целым штатом чиновников и что достаточно организовать при главнокомандующем небольшое управление, объединяющее все ведомства, которые и без того имеют в Крыму своих непосредственных руководителей, Говорилось и о том, что нужно сократить дипломатические представительства в Европе, поглощавшие огромные средства, чуть ли не столько же, сколько стоило содержание всей армии и всего внутреннего управления.

Наконец, я поднял вопрос о земском самоуправлении, указав Врангелю на тяжелое положение земских управ, лишенных возможности созывать земские собрания.

По этому поводу я выслушал несколько возражений с указанием на социалистический состав собраний, но, поддержанный П. Б. Струве, получил обещание, что земские собрания будут созваны.

Высказал я также мысль о том, что было бы целесообразно учредить при главнокомандующем совещательный орган из представителей земств и городов. С одной стороны, это связало бы с командованием армией демократическую часть интеллигенции, а с другой — произвело бы благоприятное впечатление на союзников, показав им, что южнорусская власть резко меняет курс своей политики.

Врангель внимательно слушал мои доводы, но видно было, что в этом вопросе у него было больше всего сомнений, что он и не замедлил высказать. Я, со своей стороны, в тот же день написал и послал ему докладную записку с примерным планом организации земско-городского Совета.

В общем, от первого свидания с Врангелем у меня осталось самое лучшее впечатление. Мне казалось, что наконец у кормила южнорусской власти стал нужный для нее человек, человек, вышедший из правых кругов, но обладающий большим запасом оппортунизма, а отчасти и авантюризма — качествами, отрицательными для политика нормального времени, но необходимыми для вождя во время гражданской войны. И я почти готов был признать справедливость мнения Струве, что можно проводить левую политику правыми руками…