Юрий Жуков - Летописцы Победы

Полковник все же решил не упустить момента и ударить по обнаружившим себя в саду фашистам. В дело включились батальонные минометы. Огонь корректировал сам Серебров. Уже третья мина легла в центр сада. За ограду сада выскакивали люди, никем не управляемые повозки. Сильные взрывы заволокли сад черным дымом. Вероятно, рвались боеприпасы.

Разведрота, залегшая по краю овражка, этим же овражком без потерь отошла, а нам пришлось отсиживаться на дне окопа, пока, уже в сумерки, не поослаб артогонь. Уходили по одному. Бегом в ложбинку, проходившую сразу же за нашей высоткой.

Здесь, лежа на прогревшейся за день земле, полковник Серебров сказал:

— Хотелось вам, товарищи, помочь, не получилось. А жаль. Правильно вы решили назвать «рабочим» день солдата-фронтовика. Тяжелая у него работа. Не забывайте эту тему. Она вам пригодится, вот только начнем наступать.

Она действительно пригодилась. И не один раз.

Я к ней вернулся в январе 1942 года во время Барвенковской операции. В начале наступления я был с артиллеристами лейтенанта Ветешева, которые, как тогда говорилось, огнем и колесами сопровождали пехоту. Фотоочерк получился довольно убедительным. В него вошли фотографии находящихся в боевых порядках пехоты артиллерийских разведчиков, отлично действовавших орудийных расчетов.

Между прочим, в очерк была включена фотография, сделанная сразу же после митинга, проведенного перед боем. В подписи под снимком говорилось: «После митинга к комиссару И. Курашу вместе с командиром орудия сержантом Н. Цапулиным подошел наводчик М. Колотько и попросил принять от него заявление о приеме в кандидаты ВКП(б). В это утро политрук Кураш принял девятнадцать таких заявлений». На меня это произвело глубокое впечатление. Возвратясь в редакцию, я рассказал об этом Борису Горбатову. Он помолчал — неторопливость была в его характере — и спросил:

— А сам ты, что же, думаешь оставаться в стороне?

Я ответил, что, кажется, запоздал с таким решением. Когда фронт отходил, шли тяжелые бои, не подумал, а когда положение поправилось, вдруг подам заявление, как-то неудобно будет это выглядеть. Борис помолчал, чуть кивнул головой, видимо соглашаясь с этим.

В начале мая противник начал наступление в районе Барвенково. Силы оказались далеко не равными. Фронт вынужден был отходить.

14 мая я вернулся из 12-й армии, ведшей тяжелые оборонительные бои. Редакция стояла на окраине Ворошиловграда, в поселке Вергунка. В секретариате меня встретил Горбатов:

— Умоешься, зайди к нам.

С трудом отодрав донбасскую пыль, пошел в домик, где жили наши писатели.

Борис поднялся навстречу, протянул мелко исписанный листок бумаги:

— Ну как? Теперь удобно? Если решил, держи! Вторую пишет Илюша, — кивнул на сидящего за столом Илью Френкеля, старейшего коммуниста редакции.

Это были рекомендации. Вечером на партийном собрании принимали в кандидаты двоих: Сашу Верхолетова и меня. Выступали не только рекомендовавшие, но и товарищи, с которыми приходилось часто бывать в командировках. Выступления были сердечными, и это, пожалуй, еще больше волновало.

Не могу припомнить, как и что говорил после единогласного решения о приеме в кандидаты партии. Кажется, что-то не очень складное. Но чего можно было требовать от человека в такую минуту?

Положение на фронте ухудшалось. Вскоре редакция была уже за Доном. В августе мы остановились на берегу Черного моря, в хуторе Вишневом. Расформировывался Южный фронт, а вместе с ним и наша газета.

Штат редакции по приказу ГлавПУРа переходил на новый, Юго-Восточный фронт. Пробираться туда нужно было через Тбилиси, Баку, Астрахань. Грустно было расставаться с людьми своего фронта. С многими из них уже связывала большая, скрепленная пережитыми трудностями фронтовая дружба.

Утешало, что коллектив переходил в новую газету в полном составе. Вероятно, так бы оно и случилось, но на переезд ушло слишком много времени, а события не ждали. Новый фронт, получивший название Сталинградского, действовал. Уже выходила и вновь сформированная фронтовая газета.

Весь старший офицерский состав нашей редакции отзывался в Москву, младший же оставался в резерве фронта. Приказом политуправления я был откомандирован в распоряжение фронтового корпункта «Известий».

С его начальником Константином Тараданкиным мы были знакомы еще по совместной работе в газете «Рабочая Москва». Внешностью Костя производил впечатление человека медлительного, неповоротливого. В работе же был предельно оперативным, обладал тонким чутьем высококвалифицированного газетчика, отлично владел пером.

29 декабря мы с ним на довольно замызганной редакционной «эмке» очень удачно проскочили в Котельникове между эшелонами танкового корпуса генерала П. А. Ротмистрова. Это был один из предсмертных дней танковой армады фашистского генерала Готта, который по плану, разработанному фельдмаршалом Манштейном, рвался на выручку окруженной в Сталинграде армии Паулюса. Разгром был полным. Захвачены орудия, танки, самолеты, железнодорожные составы с боеприпасами, продовольствием.

Имея перед глазами такой материал, я не мог не вспомнить о возможности показать итог одного рабочего дня наших армейцев. Костя загорелся. Делаем фотоочерк «Рабочий день танкистов Ротмистрова».

Ночью в чьей-то брошенной квартире проявили пленки. Костя по негативам написал текст. Теперь надо было побыстрее переправить материал в Москву. Операция не такая уж сложная, но здесь мы потерпели неудачу. Нашу машину, на которой шофер отправился пораньше утром на аэродром поразжиться трофейным бензином, притащили на буксире: полетел задний мост. Для нас это была катастрофа. Пришлось обращаться с просьбой о помощи к техническому начальству корпуса. В этой суматохе Тараданкин передал пакет с материалом уезжавшему в штаб фронта офицеру связи. Это была следующая неудача. Ни офицера, ни пакета мы больше не видели.

Иногда удача баловала нашего брата, иногда следом за ней шло горькое разочарование.

Случаи, подобные тому, о котором пойдет речь, всяко толковались в повседневной газетной жизни. Одни называли их везением, другие просто удачей, а старые газетчики еще говорили — репортерское счастье.

Ну, разве не счастье для репортера, не будем говорить в результате каких переделок, в горячке завершающейся битвы за Сталинград попасть на допрос только что плененного фашистского фельдмаршала Паулюса?

Конечно же это было не так просто. Из довольно многочисленной группы фото- и киноработников Сталинградского фронта в нужный момент у штаба 64-й армии, куда был доставлен плененный фельдмаршал, оказались только двое: Жора Линекеров — фоторепортер армейской газеты и я — сотрудник фронтового корпункта газеты «Известия».