Гайда Лагздынь - Две жизни в одной. Книга 1

Ума была лидером, известной на родине писательницей, как редактор журнала «Женщины Дагестана» много ездила по республике, общаясь с женской частью населения, понимая полную зависимость женщин от мужчин: отцов, мужей. Сама имела большую семью, огромное количество родственников. А потому мы часто совершали поездки в Ригу и ее пригороды. Мантаеву тянуло в магазины, так как всей родне положено привезти подарки. Мне же больше хотелось познакомиться с городом, побродить по узеньким улочкам Риги, побывать в костеле, послушать органную музыку. В католических церквях я чувствовала себя превосходно. Это была родина моего отца.

Потом из Калинина я выслала ей целую серию рассказов. Напечатать их где-то мне не удалось, а на Всесоюзном радио, при участии диктора Валентины Богушевич, они прозвучали. Кассета с записью лежит в моем фонотечном архиве. Копию отослала в Дагестан в Махачкалу. В ответ получила большую посылку — ящик, набитый твердыми крупными плодами айвы. Этот фрукт нам в те годы был мало знаком. Я не знала, что делать с жесткими зелеными дулями. Уме пришлось прислать рецепт, как из айвы варить варенье.

Под впечатлением одной из поездок я написала рассказ «Розовый берет».

Юрмала памятна тем, как впервые, в лице Дома творчества, встретила меня Латвия — родина моего отца. Приветливо. Впоследствии мне рассказывала горничная по номеру Айна:

— Знаем, что из России приехала латышка: Гайда Рейнгольдовна Лагздынь. Вошла в столовую, кивнула головой и гордо прошла к столику. Осанка, манеры, жестикуляция — все говорит о том, что она нашей национальности. Но на обращение по-латышски не реагирует. Настоящая латышка! Но странно себя ведет.

Я то время хорошо запомнила. Врач на листочке по-латышски написала приглашение на прием, так как в путевке было помечено, что я — после операции. Не владея латышским языком, я вела себя соответственно. Врачиха впоследствии очень негодовала: «Как? Не знать своего родного языка?!»

Больше с врачом я не встречалась. Как ей объяснить? По имени, отчеству и фамилии я — латышка. Но родилась в Ленинграде, меня лишили отца в семь лет. Росла в Калинине-Твери, где только русский язык. Хвалят меня критики за русскую фольклорность в творчестве. Откуда более четырехсот поговорок уместилось в моей голове? Да все от окружающей русской словесности. А вот гены во мне латышские. Ну, право, сидят в моих корнях немцы, к ним ближе латыши как нация. До пунктуальности точна, исполнительна, хотя бываю жестковата, но сентиментальна.

Вспоминаю горничную Айну Стуче. Мы с ней долго переписывались. Она после нашего первого знакомства, узнав, что я не знаю латышского языка, сказала: «Все равно — наша кровь! Наша кровь! — убежала и принесла новое большое махровое полотенце. — Ты — наша. Ты — латышка. Родная нам!»

Позднее, в августе 1991 года, находясь во время путча в Доме творчества в Юрмале, я ощутила всю скрытую ненависть латышей к русским. Все, работающие в доме, разделились на «за» и «против». Вокзал в Риге сразу блокировали. Водитель автобуса Дома творчества, оказавшийся там, был убит. Дом оцеплен, любая связь перекрыта. У кого-то оказался маленький приемничек, и мы, писатели, находящиеся в доме, собирались кучками, словно подпольщики в годы войны, и ловили сообщения из Москвы, не зная, как нам поступать в такой ситуации.

Обычно, уезжая, я пересылала чемодан по почте, так как всегда его вес увеличивался за счет подарков из Риги. И вдруг! Я была поражена возникшей бестактностью молоденькой работницы почты, всегда улыбчивой, доброжелательной. Работники связи заставили вскрыть чемодан и выбрасывали из него вещи, купленные в Латвии, даже крем и начатую латвийскую зубную пасту.

Прочитав на бланке мою латышскую фамилию, девушка смягчилась. А я в запальчивости сказала: «Как я сейчас ненавижу свои латышские гены! Что с вами случилось? Что произошло?»

Рассказано по случаю...

Размышляя над тем, почему так себя повели латыши, подумала: «Я ведь такая же. Не могу прощать подлость, предательство. Никогда, вопреки разуму, не смирюсь!» И они не забыли загубленных политкаторжан, безвинно уничтоженных латышей и тех парней, что не желали идти на фронт. Этих хуторян, которых отрывали от скотины, от нескошенного поля.

Я вспоминаю. Шла война. Наш город Калинин был только что освобожден. В церкви Екатерины Мученицы, что за Тверцой, жили военнопленные, среди них — молодые латыши-дезертиры. Как с ними мама познакомилась, я не знаю. Но они приходили к нам на Новобежецкую, ныне улица Шишкова, в дом №8, на «вышку». Что их притягивало? Видимо, то, что здесь живут ребята, тоже латыши: мальчик Феликс и девочка Гайда. Какой-то кусочек их родины. Однажды поздним вечером принесли вещи: плошки, кружки и прочее, сказали: «Сегодня ночью совершим побег. Бежим к себе в Латвию. Все лишнее оставляем вам». Вот она, латышская кровиночка, так знакомая мне. Я ничего не могу бросить. Надо все по-хозяйски пристроить. Удался ли побег тем ребятам или их всех расстреляли? Мне неизвестно. Вот потому и сохранилась в сердцах всенепрощающая горечь, передавшаяся новому поколению. Путч в Москве начался 19 августа 1991 года.

В Сухуми жизнь меня свела со старейшей писательницей Гушей Папаскири. В литературной Абхазии было несколько писателей с этой фамилией — целый род Папаскири. Позднее одного из них я познакомила с нашим ответственным секретарем писательской организации — с Евгением Борисовым. Он перевел целый роман, но почему-то об этом умалчивает. Трудно переводить незнакомую жизнь, тем более по скудным тощим подстрочникам, где и темы мелковаты, да и повествование не образно, как говорится, на тройку. Но литературу наших окраин Советский Союз старался поддерживать. Однако Литфонд Союза писателей пополнялся в основном за счет отчислений от изданий русских литераторов. Писателей в республиках было много, а известных — мало.

В 1983 году в издательстве «Алашара» г. Сухуми вышла книга прозы для детей Гуши Папаскири «На берегу моря» в моем переводе с абхазского на русский, тиражом в две тысячи экземпляров. На мою просьбу прислать немного книг Гуша ответил: «Ищу днем со свечкой», что значит по-нашему «днем с огнем». Книги быстро разошлись, ибо в Грузии проживало много русских, да и многие говорили и читали на русском языке. Цена книги — десять копеек, что по стоимости равнялось двум трамвайным билетам. Только в Сухуми трамваи отсутствовали.

В квартире на проспекте Победы, где проживаю я с детьми, затрезвонил телефон. По звуку понимаю — междугородный. Звонила Леокадия Яковлевна Либет — заведующая дошкольной редакцией издательства «Детская литература». К тому времени в московском издательстве было издано шесть моих книг.