Гайда Лагздынь - Две жизни в одной. Книга 1

Кстати ...

За долгую свою педагогическую жизнь при разных формациях я повидала так много разных проверочных комиссий, что даже в маленьком рассказике «Переполох» не удержалась от коротенького юмора. Его можно прочитать в книге «Нам светит солнце ласково», изданной в московском «Детлите». У меня сложилось такое мнение, что комиссии, чтобы доказывать результативность своей проверки, реже отыскивают хорошее. Не было тогда ни Дня учителя, а тем более присуждения звания «Лучший учитель года». Но и по этому вопросу у меня есть свое мнение. Несомненно, надо поощрять хороших учителей. Ведь в школе задерживаются и работают годами одержимые! Есть случайные люди: после института больше некуда податься, или родители еще содержат, материально помогают, а работа пусть и не вдохновляет, а все-таки интеллигентная. Такой вид учительства наносит большой вред. Духовно нищие, без горения, делают и своих воспитанников такими же. Мне всегда хочется спросить «Учителя года»: столько времени вы тратите на подготовку, а затем пожинание плодов «вознесения», что, наверное, забываете о своем прямом назначении — учить детей? А когда носятся с лозунгом «Лучший учитель города, государства, мира», не думают ли организаторы педагогического ШОУ, что хороших учителей у нас много, а удостаиваются внимания те, кто ближе к руководящей верхушке, пусть даже к педагогической? Если уж давать звания, то лучше давать «Лучший школьный коллектив», а еще лучше избавить от бесконечной чиновничьей бумажной волокиты, от которой стонут школы вместе с директорами, дать возможность работать по назначению.

ПЕРЕПОЛОХ

Документальный рассказ

Утром в группу пришла тетенька в белом халате. Мы испугались, думали — доктор! Будет уколы делать. А Мишка сказал:

— Не будут уколы делать! Потому что от тетеньки пахнет не доктором, а духами.

И правда! Она — комиссия.

(«Нам светит солнце ласково», М., Детлит, 1986 г.)

Утро дождливое, серое. Мокрые потемневшие листья облепили крыльцо, сплошным ковром выстилают лужайку перед домом. Порывистый холодный ветер обдирает последние листья с высокой липы, бросает на землю. Слякотно, сыро и грустно. Гуси с красными лапами топчутся у воды. Гусак громко гогочет и, шипя, тянет в мою сторону гибкую, тонкую, пуховую белоснежную шею, на конце которой головка с расплющенным клювом. Всем своим видом он хочет показать, что намерен ущипнуть меня за пятку.

— Гуси, гуси, га-га-га! — начинаю я дразнить гусака. Гусак, почти распластавшись над землей, несется, пригнув к земле шипящий клюв. Я прибавляю шаг. Не хватало получить щипок от этого одноголового Змея-Горыныча. На мосту меня догоняет Стасик Петровский.

— Здравствуйте! Так вы у Евдохи квартируете?

— У Евдокии Ивановны живу, — отвечаю Стасику.

— Значит, у Евдохи, — вздыхает Стасик.

— Почему у Евдохи?

— Так ее в деревне называют. Храбрая вы.

— Почему так называют и почему храбрая?

— Не знаю. Евдоха да Евдоха. Бабушка говорила: ведьмуха она. А шишок не балует?

— Какой такой шишок?

— Вроде домового. В Евдохином доме давно живет, еще при ее бабке поселился. Считайте, что сто лет уж как прописался. К ней ведь никто не селится. Ее и шишка боятся. Подойдешь вечером к окну, в доме у Евдокии тени ходят по комнатам. Это шишок души сыновей, погибших где-то, приводит. А он, этот шишок, руками еще машет, видать, что-то рассказывает, но слов не слышно.

— Стасик, — пыталась разубедить я пацана, — это старушка от бессоницы по дому бродит. И не машет никто руками. При свете лампадки достает из шкафчика сердечные капли, на кусочек сахара накапывает, отсчитывает эти капельки.

Не обращая внимания на мои доводы, Стасик продолжал:

— Один бухгалтер, что из города приехал, пожил и сбежал. Шишок начал баловаться.

— Ну, Петровский, не знала. Ты, я вижу, мастер сказки рассказывать. И как же этот шишок балуется?

— С каждым по-разному. Узнает ваш характер и начнет донимать. Не хочу вас пугать. Поживете — узнаете.

— А ты, Стасик, и впрямь меня напугал. Темноты я боюсь. В городе, ты никому не говори, если дома нет никого, со светом спала. Здесь привыкаю, и бабка Евдокия рядом. Да что это мы, Стасик, сказками увлеклись? Ты мне лучше ответь: тот бухгалтер, из сельпо, не был пьяницей?

— Попивал. Его и с работы в сельпо за пьянство уволили.

— Вот и весь сказ о шишке. А почему ты на уроках не хочешь сидеть? Учителей не слушаешь?

— Скучно мне, учат невесело, а сами даже метро в глаза не видели. В лесу — интереснее. Я люблю слушать, как говорят листья. Они шепчутся. И старые пни разговаривают, а ночью из них Светляки с фонариками вылетают. Или вот, к примеру, птицы. У каждой птахи — свой голос. Когда на петельку поймаю, смотрю, что у них там под клювом. А потом отпускаю. Зря говорят, я их не калечу! У каждой птицы свой голос. Та, что кричит «тинь-тинь», это Тинька! Дятла называю Стукачом, ворону — Крикокороной, совку — Сплюшкой-Круглоушкой, кукушку — Крикушкой.

— Заходи к Евдохе, — неожиданно для себя высказалась я, — у меня есть справочник, полистаешь определитель птичьих гнез. А вот и школа, наша красавица.

С разговорами быстро дошли.

После занятий я зашла в сельмаг, что располагался рядом с «трактиром». Так называли деревенскую едальню близ проселочной дороги. Меня пригласили на «крестины» — так по старинке жители деревни тогда называли запись по случаю регистрации новорожденного в сельсовете. У Ивана Васильевича и Валентины Ивановны теперь есть дочь. По этому поводу в доме директора намечался торжественный ужин. Я очень торопилась. Что купить девочке? Такого обилия игрушек, одежды, как сейчас, тогда не было. Все предельно элементарно: на полках в сельпо хлеб, крупы, консервы, сахар, песок, соль. Вспомнив про соль, не могу не написать и эти строчки. Как только кто прослышит, что какая-либо напряженка в политике, жители деревни сразу бегут в сельпо покупать соль и спички. Вот как люди были напуганы проклятой войной.

Купив в магазине ткань повеселее, принялась кроить и шить на хозяйской ножной машинке крошечное платьице с рюшечками. Хорошо, что суббота, уроки к завтрашнему дню можно не учить. И вот платье сшито, украшено оборочками. Жаль, не на кого примерить. Когда заявилась на ужин, «бал» был в разгаре. Веселые учителя во главе с директором принялись журить за опоздание, но, увидев творение моих рук, простили.

После очередного тоста объявили кадриль. Я никогда не видела, как танцуют кадриль. Обученная разным бальным танцам, смело встала в круг. Ноги сами собой под гармошку выделывали какие-то кренделя. А потом я свой крендель зацепила за чей-то крендель, и получилась небольшая свалка. Развеселившиеся вконец учителя опять под предводительством директора постановили: «В кратчайший срок выучить кадриль!» Оказывается, что никаких кренделей из ног выделывать не надо. Он очень прост. Как и русский деревенский человек с виду, так и танец народный — кадриль — не так и прост.