Николай Бодрихин - Челомей

Его готовность помочь человеку в трудной ситуации я прочувствовал на себе… Приглашая вернуться на своё предприятие, Владимир Николаевич твёрдо обещал выделить мне квартиру, как только построят дом. Поставили на очередь.

В феврале 1960 года приступили к заселению дома. Но меня что-то не приглашали получать ордер. Почуяв неладное (не без оснований), я решил обратиться к Челомею с повторным заявлением. Он написал в левом верхнем углу красными чернилами: “С.Л. Попок. Надо дать!” На этом мои страдания окончились…

А второй раз мне пришлось с таким же вопросом обратиться к Челомею для помощи Артуру Тищенко, с которым мы готовили первые космические проекты. У него было тоже критическое положение с жильём. И Владимир Николаевич опять помог. У меня сохранились копии писем В.Н. Челомея руководителю онкоцентра Н.Н. Блохину с просьбой принять личное участие в лечении тяжело заболевшего в конце 1970-х годов Абдулгани Жамалетдинова. Подобных фактов множество.

Но в то же время иногда Владимир Николаевич был крайне резок и не стеснялся в выражениях. Я испытал это на себе, и не только я…»

По свидетельству дочери Челомея Евгении Владимировны, он не раз подчёркивал, что если бы в юности прочитал книги Поля де Крюи, то стал бы микробиологом.

Думается, в словах Челомея о любви к микробиологии прежде всего звучала обида. Конечно, то высокое место, которое заняло ракетостроение во второй половине XX века, было сопряжено не только с медными трубами, но с огнём, водой и терниями, которые щедро рассыпали на пути Учёного люди, подобные набравшему исключительную силу Д.Ф. Устинову.

«Помню, как в трудный личный момент был вызван в Фили на совещание. В это время была тяжело больна моя мать. Я передал секретарю необходимые бумаги и хотел отпроситься, — вспоминает декан аэрокосмического факультета МГТУ им. Н.Э. Баумана Р.П. Симоньянц. — Не успел я развернуться, как в приёмную с беспокойным лицом вышел Челомей.

“Где она, в какой больнице?” — тревожно спросил он.

Вечером мне позвонил его всемогущий зам С.Л. Попок: “Давай переведём её в… там специалисты отменные”.

К сожалению, все эти хлопоты были уже излишни: ночью мама умерла».

«Нам, его ученикам, остаётся в памяти его неуёмная страсть к новым достижениям, его талант учёного и конструктора, его стойкость в трудных обстоятельствах. Он не сдаётся после ликвидации его КБ в феврале 1953 года и уже через год возрождает своё дело. Он противостоит попыткам новой ликвидации его предприятия в 1965 году и побеждает, сохранив коллектив и приоритетную тематику. Он оставил нам такой богатый задел актуальных конструкторских тем, проектов, идей, что нам хватило работ над их воплощением на оставшуюся четверть XX века и на начало XXI», — писал В.А. Поляченко.

Напротив рабочего кабинета Владимира Николаевича были три небольшие комнаты, где сидели толковые и энергичные молодые люди, являвшиеся фактически консультантами Генерального конструктора, первоначально прорабатывающими новые решения. Среди них были Б.Н. и В.Н. Натаровы, А.П. Кирпиль, Г.А. Савин. Затем со своей командой там работал В.П. Гогин…

С обитателями этих кабинетов обсуждались самые сумасшедшие идеи, многие из которых сегодня, спустя полсотни лет, нашли своё воплощение в возвращаемых космических аппаратах, сверхзвуковых крылатых ракетах подводного старта или полётах на другие планеты.

«Ждать, что Челомей придёт с вопросом вроде: “Ну, что будем делать?”, не приходилось, — вспоминает Б.Н. Натаров. — Он всегда приходил с предложениями, порой даже казавшимися фантастическими. Недаром за нашими кабинетами, благодаря местным острословам, закрепилось название “Палата № 6”, по аналогии с названием известного чеховского рассказа».

Требовательность его и к этим ребятам была высокой. Участник этой группы Б.Н. Натаров вспоминает, как при обсуждении американского проекта MOL с использованием восторженных публикаций на вопрос Генерального: «Ну как?» — Георгий Савин легкомысленно ответил: «Впечатляет», чем немедленно вызвал начальственный гнев: «Впечатляет его, видите ли!»

«Конечно, — размышляет Борис Николаевич, — он ожидал от нас продуманной инженерной оценки, а Жора тогда собраться не успел. “Да, — заметил он, — сковородка становится всё горячее”. Нам приходилось действительно вертеться, Владимир Николаевич неожиданным вопросом мог поставить в тупик в любую минуту».

«Вообще общение с Челомеем требовало максимальной собранности и напряжённой умственной работы, — вспоминал лауреат Государственной премии СССР М.С. Казаков. — Помимо решения сложных технических проблем в процессе разговора он мог задать любой, самый непрогнозируемый вопрос и требовал немедленного ответа. Например, сколько пиропатронов на двигателе или какой “це-икс” получен при испытаниях американских ракет. Мы такие вопросы называли КВН. А если ещё учесть, что всё время Генерального конструктора (кроме сна и приёма пищи) в период его пребывания на полигоне было отдано работе, то можно представить тот выматывающий ритм испытательской жизни, который возникал при появлении Челомея.

Результаты работ по основным темам, которые в очень сжатые сроки выполнил наш коллектив под руководством Владимира Николаевича, говорят сами за себя. Они показывают, чего может достичь дружный рабочий коллектив, возглавляемый талантливым руководителем» [52].

Секретарь Челомея Зоя Сергеевна Усова вспоминает:

«…Его секретарём я была почти четверть века — годы, месяцы и дни работы, наполняемые обыденными делами и великими событиями.

Никогда не забуду, каким бодрым, подтянутым вернулся Владимир Николаевич из последнего в своей жизни отпуска. Никогда не забуду и все юбилеи Владимира Николаевича, свидетельницей которых я была. Пятьдесят, шестьдесят и семьдесят лет — какие это были торжественные даты! Какие люди приезжали поздравлять его с утра и до позднего вечера непрерывным потоком! И все эти стороны, составляющие его деятельность, требовали очень много времени, энергии, сил и здоровья. У каждой стороны были текущие и предстоящие дела, которые было трудно чётко по минутам уложить в свой рабочий день заранее.

Каждый день был не похож на предыдущий. Он мог начаться с поездки в Министерство или в Академию наук, а мог начаться и с совещания на предприятии с последующими поездками в наши филиалы.

Как правило, рабочий день Генерального конструктора начинался в 8–9 часов утра и заканчивался в полночь, а во время пусков ракет Владимир Николаевич сутками не уезжал с предприятия, если не был на полигоне.

Каждая минута и каждый час были подчинены работе. Не было пустых праздных дней и часов, и даже дома у него была круглосуточная связь с предприятием.