Екатерина Глаголева - Людовик XIII

Улицы, ведущие к площади, и сама площадь были запружены народом. Новшества продолжились: вместо обычной длинной плахи с углублением для головы над помостом возвышался на три фута узкий столб, перед которым стояла скамеечка — на этом настоял палач-любитель. Жертва должна была встать коленями на скамеечку и обхватить столб руками, положив на него голову боком. Кроме того, вместо меча палачу дали топор, похожий на тесак, каким мясник разделывает туши.

По дороге друзья спорили, кому первому идти на казнь, но по прибытии на место им объявили, что первым пойдет Сен-Мар. Трубы протрубили три раза, зачитали приговор, и дверца кареты захлопнулась, скрыв от де Ту эшафот. Сен-Мар поднялся на помост, приветствовал толпу и в последний раз переговорил со священником. Он не позволил палачу обрезать себе волосы — сделал это сам, где мог достать, а затем передал ножницы святому отцу, чтобы тот остриг ему локоны сзади. Не дал он и завязать себе глаза. Прочитал молитву, обхватил руками плаху, сказал палачу: «Ну что же ты? Чего ждешь?..» С первого удара палач не смог отрубить ему голову; неторопливо зашел справа, ухватил голову за волосы и стал перепиливать горло. Двумя фонтанами брызнула кровь; голова отскочила и упала на землю; зрители забросили ее обратно на эшафот, пока палач раздевал свою жертву до рубашки. Потом он оттащил тело в угол и прикрыл простыней. Настала очередь де Ту. Взойдя на помост, тот, по обычаю, обнял палача и запел псалом, чтобы придать себе храбрости. Ему остригли волосы и завязали глаза. Первый удар пришелся по лбу. Казнимый вскрикнул и завалился на левый бок, схватившись рукой за рану. Палач уже занес топор и отрубил бы ему руку, но его удержал священник. Второй удар сбросил несчастного на помост. Толпа вопила и свистела. Только после пятого удара голова отделилась от тела.

«Король с нетерпением ждет новостей из Лиона и с еще большим — из Перпиньяна и от его высокопреосвященства», — писал Нуайе 3 сентября из Монсо. Наконец-то Ришельё мог ответить на это письмо: «Мне столько нужно написать Вам, что не знаю, с чего начать. В трех словах сообщаю, что Перпиньян в руках короля, а господин Главный и господин де Ту — на том свете, и я молю Бога, чтобы они были там счастливы. Скажу больше в следующий раз». 15-го числа был написан ответ: король рад взятию Перпиньяна и «не показался мне огорченным, когда я сообщил ему о смерти господина Главного и господина де Ту, ему только не терпится узнать, умерли ли они по-христиански». Через десять дней, уже из Парижа, Шавиньи уверял кардинала, что «его величество остался весьма доволен, узнав все подробности о смерти господина Главного и о том, что он просил прощения. Он охотно прощает его, но не хотел бы, чтобы он был жив»…

Между тем жена герцога Бульонского пригрозила сдать княжество и крепость Седан испанцам, если с ее мужем что-нибудь случится. Благодаря этому герцог отделался тюремным заключением. 15 сентября он подписал договор, по которому уступал свои владения Франции; Мазарини тотчас оккупировал Седан [63] Выйдя на свободу в 1644 году, герцог отправился в Рим, и папа доверил ему командование своей армией. Впоследствии он был активным участником Фронды. Его мемуары были изданы в Париже в 1692 году, через 40 лет после смерти автора. .

К тому времени Людовик XIII уже был в Сен-Жермене. Иностранные послы отмечали в своих депешах, что он необыкновенно нежен с женой. По его просьбе ее величество согласилась, чтобы, согласно завещанию его величества, кардинал Ришельё стал вместе с ней опекуном их малолетних детей. Что это — знак доверия и примирения с кардиналом или уловка? Вправду ли король полагал, что кардинал его переживет? Во всяком случае, по словам Шавиньи, 12 октября, находясь в Фонтенбло, Людовик всячески выражал радость по поводу того, что его высокопреосвященство в добром здравии и скоро приедет в столицу: «Я не смогу жить, не будучи рядом с ним».

Однако настроение короля было переменчивым, как никогда: уже 23 октября он сильно поссорился с женой и говорил всем и каждому о своем недовольстве ею. Причиной тому стали «наветы и измышления», распускаемые неким дворянином со слов Фонтрая. И кардинал тоже не чувствовал себя вполне защищенным, пока рядом с королем находятся Тревиль, Дезэссар, Тийаде и Ласаль. У короля больше не должно быть фаворитов; пусть действует только через свой Совет (составленный сплошь из креатур Ришельё), иначе кардинал подаст в отставку.

Верного Шавиньи отправили вести осаду короля. Первый отчет он отправил кардиналу 6 ноября в пять часов утра: «Утром Дуб [64] Так кардинал и его доверенные лица в переписке называли короля. Во французском языке дуб служит символом крепости и силы. показал себя вполне сговорчивым, но, ничего не решив, после обеда уехал на охоту, сопровождаемый заинтересованными лицами. Я думаю, ему было трудно переговорить с ними наедине, и вряд ли он это сделал; вечером при виде их он сделался менее рассудительным. Сегодня утром он едет на охоту в девять часов. Я увижусь с ним, как только он проснется, и сразу же отправлюсь в Париж, чтобы отчитаться Вашему высокопреосвященству обо всём, что нельзя написать».

Понятно, что король не желал расставаться с преданными офицерами, которых любил и ценил; но верный слуга кардинала не отступал и даже заявил, что в противном случае охрана его высокопреосвященства будет всегда вооружена, даже в присутствии его величества, во избежание покушений на жизнь кардинала.

Тальман де Рео приводит красочный рассказ о встречах настырного Шавиньи и Людовика. На слова короля, что Тревиль служит ему верой и правдой и имеет множество заслуг, «господин Младший» возражал, что заслуги кардинала ничуть не меньше и что тот не щадит своего здоровья на службе монарху. «Кардинал болен, он стал мнителен, — защищался король. — Мне тоже приятны далеко не все лица из окружения его высокопреосвященства, однако я не требую их удалить». «Я уверен, что если бы его высокопреосвященство узнал, кто именно вам неприятен, то немедленно расстался бы с этим человеком», — отвечал Шавиньи. «Ну так пусть он уволит вас, потому что я вас не выношу!» — взорвался Людовик.

«Король пребывает в прежнем умонастроении, — отчитывался «господин Младший» из Сен-Жермена 13 ноября. — Он знает, что ему не избежать того, чего от него просят, но ему невероятно тяжело на это решиться». И далее: «Посмотрим, что его величество изволит сказать нынче вечером, если мне удастся переговорить с ним наедине, ибо мне стоит большого труда оторвать его от этих людей». На следующий день: «Король почти готов сделать некое предложение, но ему трудно на это решиться. Мне кажется, он хотел бы спасти Дезэссара, отправив его в Италию, хотя он не сказал этого прямо… Наконец, он ясно заявил, что хочет дать удовлетворение монсеньору, не рискуя, однако, своей честью; на это ему было отвечено положенное».