Екатерина Глаголева - Людовик XIII

Миновали времена, когда кардинал считал своей обязанностью поддерживать короля в хорошем настроении. Стоя одной ногой в могиле, он больше всего боялся, как бы его туда не столкнули раньше времени, пока он не довел до конца всех своих замыслов. Ришельё даже позволял себе шантажировать короля, намекая, что Сен-Мар рассказал кое-что, о чем его величеству не осмеливались говорить. Он сделал своей шпионкой при короле… Анну Австрийскую, с которой поддерживал оживленную переписку. Король же вновь замкнулся в меланхолии и одиночестве, томясь в плену навязчивых мыслей; он больше не доверял своим министрам и позволял себе откровенные разговоры только с Тревилем. Естественно, такая душная атмосфера не могла не сказаться на его здоровье…

Наконец, кардинал прямо заявил, что не приедет в Сен-Жермен, поскольку не чувствует себя в безопасности в присутствии многочисленных гвардейских офицеров, замешанных в прошлые махинации Сен-Мара. Если его величество желает с ним переговорить, пусть проведет зиму в Париже, Сен-Море или Булонском лесу. В конце концов Тревиль сам предложил королю пожить какое-то время в Париже, но тот пока не согласился, не желая с ним расставаться. Ах так? Ришельё объявил всем иностранным послам, что не станет их принимать, пока не поправится, ибо таково желание короля, а к Людовику прислал Мазарини со своим прошением об отставке — впервые подписанном собственноручно (раньше не позволяла больная рука).

«Доведенный до столь крайнего положения, — писал в донесении от 25 ноября венецианец Джустиниани, — король предпочел благо своего королевства собственному удовлетворению и в конце концов решился удалить офицеров. Капитан мушкетеров де Тревиль получил выкуп за свою должность и пост губернатора Пон-Сент-Эспри помимо других, более щедрых вознаграждений. Прочие были отправлены в Пьемонт, а иные попросту уволены. Двор теперь очищен, и кардинал пребывает во всём блеске своего авторитета. Сегодня он должен увидеться с королем в Рюэе, после чего господин кардинал вернется в Париж, чтобы дать аудиенцию посланникам государей, поскольку от заговора не осталось и следа».

Кардинал добился своего, однако его отношения с королем в корне изменились: из них исчезли человечность и доброта. Людовик отныне ограничивался краткими деловыми записками по текущим вопросам, без былых уверений в своей привязанности и добрых пожеланий. Ришельё теперь — только главный министр, а не наперсник.

Торжествовать ему оставалось недолго. 29 ноября кардинал почувствовал резкую боль в боку и 1 декабря слег с плевритом. Медицина признала свое бессилие. На следующий день Ришельё еще нашел в себе силы принять Мазарини, Шавиньи и Нуайе, чтобы обсудить с ними текущие дела. 4-го числа наступило внезапное улучшение, и приближенные кардинала обрадовались, считая, что опасность миновала, однако он знал, что умирает. Внеся кое-какие изменения в свое завещание, он причастился и соборовался. Когда исповедовавший его кюре церкви Сент-Эсташ попросил его простить своих врагов, Ришельё ответил, что у него не было иных врагов, кроме врагов государства. Он тихо скончался 4 декабря; его набальзамированное тело было выставлено на несколько дней для прощания, а затем захоронено в часовне Сорбонны, построенной благодаря кардиналу, который покровительствовал старейшему французскому университету.

За время его болезни король, проведший три дня в Париже, дважды навестил умирающего. Они говорили о делах; для верности Ришельё изложил в письменном виде основные направления своей политики, ее побудительные причины и цели; он умолял короля непременно завершить начатое и вручал под его покровительство своих родных, уверяя, что они будут верно ему служить. Во время второй встречи король пообещал следовать рекомендациям кардинала и даже собственноручно поднес ему два яичных желтка, которые тот проглотил. Валентин Конрар, стоявший вместе с Ришельё у истоков Французской академии, в рассказе о последних днях жизни кардинала отмечает, что тот говорил отеческим тоном, а по щекам короля текли слезы. Монтрезор же и Тальман де Рео утверждают, что, выйдя из комнаты умирающего, Людовик прошелся по галерее дворца, разглядывая картины, и при этом несколько раз рассмеялся. Некоторые исследователи видят в этом противоречие, подозревая кого-то из рассказчиков в попытке выдать желаемое за действительное, но нам кажется, что никакого противоречия нет: нервы короля были сильно расшатаны недавними событиями, вполне возможно, что с ним просто случилась истерика. Кстати, Ришельё подарил ему свой дворец, который отныне стал называться не Пале-Кардиналь, а Пале-Рояль.

«Король вел себя так достойно во время болезни и смерти господина кардинала, что все им восхищаются, — писал Конрар своему брату. — Вчера вечером (5 декабря 1642 года. — Е. Г.) он вернулся в Сен-Жермен, но еще перед отъездом сказал, что некоторые люди думают, будто выиграли дело, так пусть знают, что правила останутся неизменными и действовать будут с еще большей силой, если это возможно, чем при жизни господина кардинала». Людовик XIII ввел в Совет Мазарини, поскольку тот «лучше любого другого знаком с планами и правилами оного кардинала», и утвердил Шавиньи и Нуайе на их министерских постах. «Я расположен к миру, но хочу, чтобы он был почетным и длительным», — заявил он иностранным послам. Тогда же он велел парламенту подтвердить свою декларацию, которой Гастон Орлеанский объявлялся неспособным исполнять любые административные должности, а также быть регентом.

«Король приказал, чтобы канцлер и сюринтендант финансов раз в неделю приезжали с докладом к нему в Сен-Жермен и чтобы Королевский совет собирался по меньшей мере трижды в неделю. Он являет желание руководить и заправлять делами, но неизвестно, насколько хватит его упорства, поскольку он естественным образом не предрасположен к тому, чтобы нести сие бремя», — писал 9 декабря венецианский посол Джустиниани. Началось возвышение кардинала Мазарини, пользовавшегося уважением и доверием короля. Впрочем, сейчас Людовик XIII был его единственной опорой: Мазарини завидовали вельможи, в особенности принцы крови, не включенные в Совет, и он не пользовался популярностью в народе из-за иностранного происхождения. Ловкий царедворец, воспитанный в Риме, Мазарини первым делом поспособствовал возвращению ко двору Тревиля, который уже в первых числах января 1643 года вновь возглавил роту королевских мушкетеров. Однако король решительно возражал против возвращения изгнанников, в частности Вандомов, опасаясь новых беспорядков, и даже отдал приказ задерживать их на границе и не пускать во Францию.