Екатерина Глаголева - Людовик XIII

Впрочем, Брюларов можно понять: летом 1623 года Людовик, подверженный перепадам настроения, забросил все дела и пропадал на охоте — в вёдро и в дождь, ночью и днем, в жару и в холод, забывая поесть и поспать, как сообщал в своей депеше Корсини. Чтобы не возвращаться лишний раз в Париж, он велел построить для себя небольшой охотничий домик близ городка Версаль. Охота была для него не просто развлечением, а разрядкой; после стольких месяцев напряжения он испытывал жгучую потребность хотя бы ненадолго отвлечься от подступающих со всех сторон проблем. Правда, носиться по лесам за диким зверем было довольно рискованным занятием: Людовик падал с лошади, его кусали собаки, один раз он чуть не утонул в реке. «Я просто не знаю, как может человеческое тело сносить такие тяготы, — писал итальянский дипломат. — Что до всего остального, он совершенно не занимается делами, из чего следует, что, если он продолжит вести такую жизнь, просто невозможно, чтобы у него не появился фаворит, даже желательно, чтобы он был; остается молить Бога, чтобы он даровал ему в фавориты добронравного и благонамеренного человека».

В фавориты одно время прочили капитана королевских гвардейцев, не ладившего с Брюларами, Жана Кайлара д’Андюз де Сен-Бонне, более известного как господин де Туара. Несмотря на пышный титул, он был бедным дворянином из Лангедока, младшим из девяти детей. Трое из его старших братьев были королевскими советниками, а остальные (за исключением Клода, ставшего епископом Нима) — бравыми военными. Туара, ровесник Ришельё (он родился в 1585 году), служивший еще Генриху IV, сделался верным спутником Людовика на охоте. Начались тайные совещания, на которых Туара настраивал короля против Пюизье. Однако Людовик всё-таки извлек кое-какие уроки из прошлого и вовсе не собирался проводить Туара путем Люиня. Ему нужен был надежный товарищ, покорный его воле, однако он бы не потерпел, чтобы тот забрал власть над ним самим.

«Король опасается власти того, кто им повелевает; однако он не смеет перемениться, а природа его такова, что он всегда подпадает под чье-то влияние», — писал венецианский посол Пезаро.

Королева-супруга свое влияние утратила окончательно. Пылкая любовь уступила место собственническим чувствам с примесью ревности. Анна Австрийская в 21 год была в расцвете красоты; многие молодые дворяне тайно вздыхали по ней. В марте произошел небольшой инцидент: во время балета «Праздники Юноны», в котором Анна предстала в облике богини, в одной из сцен молодой герцог Анри де Монморанси встал перед ней на одно колено и продекламировал:

При этих словах Людовик вскочил с места и вышел из зала, а Анна побледнела от страха.

В июле с Анной случился нервный приступ, она упала и поранила руку и лицо, так что ее даже пришлось уложить в постель. Поговаривали о «падучей». Но короля это происшествие совершенно не тронуло. В октябре вдова коннетабля де Монморанси, бывшая статс-дама Анны Австрийской, потребовала предоставить ей должность обер-гофмейстерины. Людовик передал этот вопрос на рассмотрение Совета, но в результате решил дело сам, попросту упразднив саму должность. Таким образом, Мария де Шеврез теперь оставалась при дворе лишь как супруга обер-камергера и не могла так же часто, как раньше, видеться со своей задушевной подругой.

Конде, вернувшийся из Италии, но сидевший в своей вотчине Берри, исподволь мутил воду, подстерегая случай выйти на первый план; Брюлары пытались нейтрализовать Марию Медичи, которая снова была на коне; та плела свои интриги; Монморанси открыто враждовали с Гизами… Помимо всего этого, новоиспеченный кардинал Ришельё засыпал Людовика посланиями, обличая беззубую внешнюю политику, непротивление Испании, открыто нарушающей договор о Вальтеллине, и взывая к памяти покойного Генриха IV. По его наущению Вьевиль обращал внимание короля на то, что весьма значительные суммы не доходят до казны, оседая в карманах Пюизье. Наконец, состоялось еще одно тайное заседание в узком кругу: Людовик, королева-мать, Ришельё и Вьевиль.

Гром грянул три дня спустя, вечером 1 января 1624 года: Людовик потребовал у канцлера печати. На следующий день Пюизье принес их королю, однако только две — Наварры и Дофине. Не хватало главной — печати Франции. Король призвал канцлера к ответу, тот всё свалил на своего сына. Можно себе представить, сколько денег наварил Пюизье, исподтишка используя государственную печать. Когда, наконец, все печати были возвращены, Людовик XIII передал их председателю парламента д’Алигру со словами: «Я избрал вас по собственному побуждению; вы никому больше этим не обязаны, служите мне как порядочный человек». Король велел иностранным послам больше не обращаться по важным вопросам к статс-секретарю; впрочем, 4 февраля Пюизье был отстранен от должности. Отцу и сыну велели удалиться от двора. При этом королевский гонец уточнил, что если они считают себя невиновными в злоупотреблениях, которые им приписывают, то могут остаться в Париже, но при условии, что парламент проведет расследование их дел. Канцлер ответил, что лучше они уедут.

До самого последнего момента Людовик скрывал свои намерения в отношении Брюларов, так что те ничего не заподозрили. В глазах иностранных дипломатов это поистине королевское двуличие было выдающимся и весьма ценным качеством. Кроме того, его величество вновь желал заниматься всем лично и входить во все дела. Он заявил Пезаро во время аудиенции: «Впредь я не буду поступать, как раньше, я хочу во всём доходить до сути». «Каникулы» закончились.

Отставка Брюларов привела к перестановкам в правительстве — обязанности первого статс-секретаря поделили между четырьмя людьми: тремя прежними статс-секретарями и одним новым. Они подчинялись узкому совету во главе с Вьевилем, к числу достоинств которого папский нунций относил лишь то, что «он очень силен в греческом и всегда жил в страхе Божьем». Всех послов, назначенных Пюизье, отозвали.

Мария Медичи подступала к сыну, чтобы ввести в Совет кардинала Ришельё. Людовик отвечал, что не сомневается в лояльности кардинала; но почему бы ему не съездить в Рим, чтобы научиться смирять свою гордыню и подавлять страсть к господству? Королева стала просить Вьевиля употребить свое влияние с той же целью. Но тот, как и прочие министры, боялся умного кардинала, прекрасно понимая, что рано или поздно тот станет играть в Совете первую скрипку. «Как бы вашему величеству не пришлось однажды раскаяться, что вы способствовали возвышению человека, которого еще не знаете», — сказал он.