Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Роман моего брата Анатолия развивается и принимает серьезный характер. Предмет его любви все более и более начинает, по-видимому, склоняться на мольбы и желания его. Я видел эту девушку и действительно нахожу ее очень симпатичной.

Писал ли я Вам, дорогая моя, что “Евгений Онегин” пойдет в Москве при очень хорошей обстановке на Большом театре? Его ставит в свой бенефис Бевиньяни и очень хлопочет, чтобы исполнение было во всех отношениях хорошее. Я радуюсь этому, ибо для меня очень важно разрешение вопроса: может или не может эта опера сделаться репертуарной, т. е. удержаться на сцене? Так как я писал ее не для сцены, то никогда не предпринимал ничего для ее постановки на казенном театре, решивши однако ж не препятствовать ее исполнению, если инициативу возьмут на себя лица из театрального мира. Теперь, следовательно, решится, перейдет ли “Онегин” из частных домов на подмостки театра или останется безраздельным достоянием приватных обществ.

Я остановился здесь в гостинице “Европа”, достал очень тихую и изолированную комнатку и намерен провести в Петербурге пять дней. В четверг утром (4 декабря) хочу быть в Москве, чтобы присутствовать на репетиции концерта, в коем будет играться в первый раз Итальянская фантазия.

Довольно давно я не имел о Вас известий, дорогой друг мой, и немножко начинаю беспокоиться насчет Вашего здоровья. Буду телеграфировать Вам. В половине декабря надеюсь быть в Каменке. Мне очень бы хотелось проехаться куда-нибудь, но благоразумие заставляет отложить заграничное путешествие до января.

Бесконечно Вас любящий

П. Чайковский.

Флоренция,

30 ноября 1880 г.

Милый, дорогой друг! Очень, очень благодарю Вас за внимание к моему здоровью и очень извиняюсь, если причиною предположения о неисправности моего здоровья было мое долгое молчание, но я уже объясняла Вам, милый друг мой, что не знала, куда адресовать, так как долго не знала, отмените ли Вы Ваше намерение теперь ехать за границу.

Я совсем на-чеку оставить Флоренцию, и как мне ни было здесь хорошо, но я все-таки всегда рада возвращению на милую родину, в дорогой мне Браилов, хотя теперь мне предстоят там весьма неприятные действия. Мой браиловский граф слишком увлекся высоким положением своим в Браилове и зарвался за данное ему мною право, так мне предстоит обуздать его и усадить на свое место, а это очень тяжело и как периодическое состояние и как постоянное оскорбление моего идеала-человека.... Одним словом, я мечтаю найти человека, которого нельзя было бы избаловать, и, боже мой, как это трудно найти. Вот так-то и гр. Сципио избаловался, а мне от этого тяжело.

Послезавтра я уезжаю и, если время и здоровье позволят, напишу Вам с дороги, мой несравненный друг, не то уже из Браилова.

Где находится на службе Ваш Алексей, Петр Ильич, и как его адрес?

Как мне жаль, что Вы так тоскуете, мой бесценный. Поезжайте скорее в Каменку, соберемтесь поближе вместе в нашей милой Украине.

Это письмо я опять адресую в Москву, надеюсь, что там оно вернее Вас найдет.... До свидания, мой милый, бесценный друг. Будьте спокойны, веселы, здоровы. Всем сердцем горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

1880 г. декабря начало. Петербург.

С. Петербург.

Милый, дорогой, бесценный друг! Мое пребывание в Петербурге оказалось еще гораздо бедственнее, чем в Москве. Только первые два дня я провел довольно покойно. Затем, побывавши у Направника, я узнал, что по поводу постановки “Орлеанской девы” в театральном мире происходит страшная суматоха. Весной при распределении ролей я назначил партию Иоанны, за неимением других певиц, г-жам Рааб и Макаровой. Между тем явилась новая претендентка на эту роль, а именно, г-жа Каменская, у которой голос хотя и mezzo-sopranо, но такого громадного объема, что она оказалась способною петь и сопранную партию Иоанны. Так как по красоте своего голоса и по фигуре она гораздо более подходит под мои требования, чем две других певицы, то я, конечно, должен был сделать все возможное, чтобы ее назначили главной исполнительницей. Направник посоветовал мне во что бы то ни стало устроить это дело. Между тем г-жи Рааб и Макарова, узнав, что идет речь об отнятии у них роли, уже успели вооружить против меня и Каменской главное театральное начальство. Не буду Вам рассказывать всего, что мне пришлось вытерпеть в улажении этого дела и сколько неприятностей и тяжелых минут я испытал в сношениях с этими людьми. В результате вышло, что я все-таки воспользовался своим законным авторским правом назначать роли, и Каменскую допустили в число исполнительниц Иоанны, однако ж с тем условием, чтобы она не пела на первом представлении. Другое же последствие моих хлопот и бегания по Петербургу было то, что я сильно расстроил себе нервы и вдобавок простудился, вследствие чего вот уже третий день сижу безвыходно в своей комнате и принужден отложить отъезд в Москву, куда я стремился всей душой, чтобы присутствовать на репетициях моей Итальянской фантазии. Вообще могу смело сказать, что давно я не чувствовал себя таким несчастным человеком, как все это время. Я дал себе слово никогда больше не писать опер для петербургской сцены. Какой ужасный этот город! Уж один вечный туман и отсутствие солнца чего стоит! В ту минуту, как я Вам пишу (одиннадцать часов утра), у меня на столе стоят две свечи, несмотря на находящееся вблизи меня окно. Припоминая себя в прошлом году в это самое время в Риме, я чуть не плачу от горя! Не малое значение в моем грустном состоянии, нравственном и физическом, имеет отсутствие моего бедного Алеши!

Надеюсь, что дня через два здоровье позволит мне уехать в Москву и оттуда через несколько дней в Каменку, где надеюсь отдохнуть от всех моих треволнений.

К опере моей все относятся в театре с большим сочувствием, и Направник (дружбе которого я вообще очень много обязан) предсказывает большой успех. Уж самый спор нескольких примадонн есть доказательство интереса к моей опере. Все они находят эту партию очень благодарной и эффектной. Репетиции начнутся на будущей неделе, а постановка состоится в конце января или даже в начале февраля.

Модест читал свою комедию актрисе Савиной и возбудил в слушателях настоящий восторг. Теперь нужно будет представить ее в театральную цензуру и хлопотать о принятии на сцену. Ему, как и мне, предстоит много тяжелых минут в сношениях с театральным начальством. Я надеюсь в скором времени иметь возможность прислать Вам для прочтения эту пьесу.

Простите, дорогой друг, что до сих пор еще не исполнил своего обещания снять с себя портрет для Вас. Я просто не имел для этого ни здесь, ни в Москве ни одной свободной минуты.