Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

5 февраля.

Третьего дня утром получил lettre chargee, a вчера письмо Ваше, дорогой друг! От всей души благодарю за то и другое. Благодарю также за приглашение весною в Плещееве. Если б Вы знали, как пламенно я желаю, чтобы мне можно было погостить у Вас! Но, как я уже объяснил выше, мне неизвестно, буду ли я в России в апреле и мае, ибо мы находимся в зависимости от состояния здоровья Тани. Если, даст бог, удастся вернуться домой к пасхе, то из Москвы прямо проеду в Плещееве, а затем, разумеется, для меня было бы в высшей степени желательно воспользоваться Вашим предложением жить вблизи Плещеева на даче. Дай бог, чтобы так вышло! “Проповедницу” я не читал, хотя книга эта в подлиннике есть у меня. Но она внушает мне какое-то предубеждение, которого никак не могу победить. Автор тут, конечно, непричем, но все эти редстокщины, “Armees du Salut” [“Армии спасения”] и т. п. секты крайне антипатичны, и так как я знаю, что Доде (которого я люблю так же, как и Вы) изобразил одну из подобных сект, то и за книгу его приниматься не хочется.

Относительно французской музыки скажу в свое оправдание следующее. Я не столько увлекаюсь всей массой произведений, исходящих из новой французской школы, и каждым из композиторов в отдельности, сколько тем веянием новизны и свежести, которое вообще чувствуется теперь в музыке французов. Мне нравится их стремление к эклектизму, то чувство меры, которого они держатся, их готовность отстать от вековой рутины, но с тем, чтобы оставаться в пределах изящного. У них нет того безобразия, до которого у нас дошли некоторые авторы, вообразившие, что новизна и оригинальность состоит в попирании ногами всего, что до сих пор признавалось условием музыкальной красоты. Если же мы сравним новую французскую школу с тем, что теперь пишется в Германии, то нельзя, в самом деле, не признать, что у немцев музыка в страшном упадке и что дальше вечного переливания из пустого в порожнее элементов, внесенных Мендельсоном и Шуманом, с одной стороны, и Листом и Вагнером, с другой, - они ничего не делают. Во Франции, напротив, слышится что-то новое и иногда очень интересное, свежее, сильное. Визе, конечно, целой головой выше их всех, но всё же Massenet, Delibes, Quiraud, Lalо, Godard, St-Saens и: др. - люди с талантом и, главное, люди, во всяком случае далекие от сухой рутинной манеры современных немцев.

Боже мой, до чего Вы добры, друг мой! Прослышали о том, что брат Ипполит мечтает о другом месте, и уже думаете об удовлетворении его мечты. Ипполит получает, если не ошибаюсь, тысячи полторы жалования и, кроме того, проценты со сбора за каждый рейс, что составит, в целом тысячи четыре в год. Впрочем, я напишу ему, чтобы получить более точные сведения. Служба его, действительно, тяжелая, и для него была бы большим благодеянием перемена, но я не знаю, решится ли он оставить Одессу, где у него дом, недавно им отстроенный и которым он сам управляет. Всё это я узнаю и напишу Вам, добрый друг!

Вы окажете мне невыразимое удовольствие присылкой русских журналов, и если это не лишит Вас самих чтения, то буду несказанно рад получить их, тем более, что Таня нуждается в чтении.

В последние дни здоровье Тани лучше, благодаря тому, что доктора дают ей снотворные лекарства, и сон очень подкрепил ее. В последний раз я видел ее третьего дня и, должно быть, на возвратном пути от нее простудился, и вот уже третий день не выхожу из комнаты; чувствую лихорадочное состояние, жар и легкую ревматическую боль в щеке. Впрочем, нездоровье это самое незначительное. Модест ежедневно навещает нашу больную и вчера остался очень доволен ее значительно улучшившимся состоянием.

7 февраля.

Слава богу, Тане гораздо лучше. Я только что был у нее. В течение недели лечение прошло столь успешно, что прием морфина уже уменьшен на семьдесят пять миллиграммов, и она довольствуется этим уменьшенным приемом. Только первые дни были ужасны, теперь нет ничего особенного. Разумеется, это ей дается нелегко и терпеть всё-таки приходится, но что меня радует несказанно, это то, что она оказалась способной бороться с своей слабостью. Признаюсь, я думал, что у нее не хватит сил.

Вы удивительно верно выразились) о Неаполе, что в нем постоянно чередуются ощущения величайшего восторга с отвращением и что виновники последнего - тамошние люди. На меня они так сильно подействовали, что я нисколько не стремлюсь побывать в Неаполе, и если удастся как-нибудь осуществить мечту мою пожить в Сорренто, то проеду через Неаполь, не остановившись. Одно воспоминание о вилле Postiglione приводит меня в трепет негодования и ужаса.

9 февраля.

Русская компаньонка, которую мы выписали для Тани, приехала. Это большое для нас облегчение.

Будьте здоровы, дорогая моя! Дай Вам бог всего лучшего.

Ваш П. Чайковский.

Ницца,

13 февраля 1883 г.

Тысячу раз благодарю Вас, мой милый, бесценный друг, за дорогое письмо Ваше, которое я нашла в Ницце по своем приезде сюда. Я в совершенном восторге от Ниццы: эта теплота, эти пальмы, апельсинные рощи, море, цветущие сады и цветники приводят меня в какое-то опьянение. К тому же, знаете, эта итальянская природа с французской культурой составляют прелестное соединение. Я французов терпеть не могу, но всё же нельзя не признать, что это передовой народ во всем, и в особенности, когда приедешь прямо из Неаполя, то с удовольствием отдыхаешь от тамошнего неблагоустройства. Только я в большом горе о том, что никак не нахожу для себя дачи; в нынешнем году так переполнена Ницца, что ничего такого, что мне надо, и найти нельзя, так что придется уже поместиться кое-как с разными лишениями на одной из тех дач, которые уцелели от набегов иностранцев. Но я надеюсь, что за эти лишения меня вознаградит божественное солнце и голубое море. Бедный, бедный мой друг, что Вы не можете пользоваться тем же солнцем. Но Вас, Ваше чудное сердце будет награждено тем благом, к которому Вы приведете бедную Татьяну Львовну; дай господи, чтобы она была совершенно исцелена от своего недуга и чтобы жизнь ее устроилась сообразно потребностям сердца. Так мне жаль ее, эту молодую, исковерканную жизнь; пошли ей господи успокоение и удовлетворение.

Вы, вероятно, уже знаете теперь, дорогой мой, о смерти Рихарда Вагнера и, вероятно, читали, что его похоронили в Байрейте на его вилле, что он состояния никакого не оставил, потому что проживал больше, чем получал, но для семейства остается сто тысяч марок годового дохода, но так как он завещания никакого не оставил, то бедная жена будет зависеть от опеки над детьми. По всей дороге от Венеции до Байрейта во всех городах его тело встречали всевозможные депутации; из Вены от театральной дирекции и Музыкального общества был прислан Рихтер. Не стало музыкального колосса, но он умер вовремя, во-первых, по летам и, во-вторых, пока не исписался.