Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Наконец начались репетиции моей оперы: по крайней мере, артисты ежедневно сходятся и повторяют свои партии. Обещают через неделю начать оркестровые репетиции, а в самом конце января поставить оперу.

Будьте здоровы, дорогой, безгранично любимый друг! Пишу Вам после бессонной ночи и прошу простить небрежность писания.

Ваш до гроба

П. Чайковский.

Москва,

20 января 1884 г.

Милый, дорогой друг мой!

Простите, что не тотчас по получении письма Вашего и перевода (которые дошли до меня третьего дня) посылаю Вам выражение бесконечной своей благодарности. У меня теперь с усиленной лихорадочной деятельностью начались репетиции оперы, и вчера, например, от раннего утра до вечера я был занят оперой. Вследствие этого поневоле пришлось отложить до сегодня письмо к Вам. Благодарю вас, дорогой друг, и за письмо и за перевод от глубины души. Вы ошиблись в моих бюджетных счетах и прислали мне тысячу пятьсот рублей, тогда как мне оставалось получить из февральской суммы лишь тысячу рублей. Поэтому прошу Вас излишние пятьсот рублей отнести к июньской бюджетной сумме.

Я очень доволен покамест ходом репетиций “Мазепы”. Артисты с необычайным усердием относятся к делу, и меня глубоко трогает восторженное сочувствие некоторых из них, особенно примадонны Павловской. Однако ж, несмотря на всё это усердие, опера всё-таки едва-едва поспеет к началу февраля. С ужасом думаю, что после сильного нервного напряжения, которое будет длиться еще около двух недель, я еще должен буду ехать в Петербург и там снова пережить все волнения и страдания автора, находящегося при постановке своей оперы. Модест советует мне после московского представления “Мазепы” в Петербург не ехать, а отправляться поскорей куда-нибудь отдыхать, и я это, вероятно, так и сделаю. Я страшно утомлен нервами, и очень часто в последнее время мне кажется, что струны слишком натянуты, что они неожиданно могут порваться; какой-то неопределенный страх смерти на меня находит. Конечно, всё это пустяки, и, в сущности, я лишь устал, но совершенно здоров. Однако ж, не следует доводить усталость до последних границ возможности.

Я написал в Петербург о разъяснении Вашего вопроса насчет новогодних телеграмм. Что касается не дошедшей до меня телеграммы Вашей, то ничем не могу объяснить иначе, как тем, -что мою фамилию перепутали. Кстати, позвольте мне убедительно просить простить мне, что, бог знает почему, на этот раз не поздравил Вас депешей с Новым годом.

Будьте здоровы, дорогая моя. Простите, что пишу бессвязно и небрежно.

Ваш П. Чайковский.

Cannes,

22 января 1884 г.

Дорогой мой, несравненный друг! Как невыразимо жаль мне Вас, и как глубоко я возмущена этою нахальною татарскою дирекцией. Теперь, когда даже Франция так поощряет и поддерживает своих композиторов, у нас в России всё свое топчут в грязь; то, что составляет гордость и славу нашей родины в чужих краях, у пас дома милые дирекции давят и жмут, точно нарочно хотят задавить все великое в России. Боже мой, как это невыносимо тяжело! Как жаль, милый друг мой, что Вы не можете поставить в Германии Вашего “Мазепу”: там лучше наших дирекций умеют ценить великие произведения.

Скажите, дорогой мой, получили ли Вы мое письмо из Tours, приблизительно около 15 декабря? Мне кажется, что многие мои письма не доходят до Вас, а это мне очень было бы досадно, и очень хотелось бы знать, почему это. Еще скажите, милый друг мои, имеют ли право все печатать в Париже Ваши сочинения? Влад[ислав] Альб[ертович] видел здесь, в Cannes, одну из Ваших маленьких пьес для фортепиано (из “Четырех времен года”), напечатанную каким-то неизвестным издателем. Ведь, кажется, в Париже только Брандус имеет право печатать Ваши сочинения?

Как я счастлива, что Вам понравилась моя Саша, и уверяю Вас, дорогой мой, что она вполне этого заслуживает. Насчет Сони и ее ухаживателей я думаю, что Вы совершенно правы, дорогой мой. Она еще не вернулась, но из ее писем я вижу, что ей именно не понравился тот, который больше всех ухаживал. Соня хотя и очень молода, но она такая барышня, что с нею надо держать ухо востро, как говорится, ее обморочить не так-то легко. Я жду теперь с большим нетерпением приезда моих молодых; они уже в Париже и дней через пять приедут ко мне. Около этого же времени, вероятно, вернутся и Сашок с Сонею, под протекциею брата моего Александра, потому что я слишком боюсь два раза Соню посылать только с Сашонком в такую дальнюю [дорогу]. Меня ужасно радует Ваше сообщение, что Соня держала себя хорошо. Меня очень беспокоил этот первый дебют моей бедной затворницы, ведь она живет дома как в монастыре; подумайте, милый друг мой, что она даже ни на одном детском балу никогда не была. Я очень боялась ее первого появления в общество довольно большое, и всё людей, ей совершенно незнакомых. Она с восторгом пишет мне, что она познакомилась с Вами и даже играла в винт. Я чрезвычайно благодарна Александре Ильиничне за ее добрый, родственный прием моей Соне; Саша и Соня, обе много пишут мне об этом. Саше ужасно понравилась Александра Ильинична. В настоящее время Соня и Сашок гостят у Саши в ее имении Гурьево. Я ужасно боюсь за мою бедную Сашу: она беременна, а последние ее роды были очень беспокойного характера, и я с ужасом думаю о той развязке, которая ей предстоит. 12 января мне бог дал еще внучку: у дочери моей Лиды родилась еще дочь. Это четырнадцатый внук у меня.

Простите, дорогой мой, что я так дурно пишу, но я никак не могу себе подобрать хорошего пера, все они царапают, а не пишут, такое горе.

Скажу Вам, милый друг мой, что наш общий, т. е. Ваш и мой, protege Влад[ислав] Альб[ертович] очень усердно занимается теперь оркестром: сочиняет, инструментует и ставит на оркестр свои сочинения. Одно только он жалеет, что оркестрик очень маленький, всего двадцать пять человек, но зато они очень исполнительны, старательны и дешевы, по его средствам. Он также три раза в неделю играет квартеты. Я хочу, чтобы они мне сыграли который-нибудь из Ваших квартетов.

До свидания, дорогой мой, бесценный. Дай Вам бог лучшего успеха в Ваших начинаниях и полного душевного спокойствия. Всем сердцем безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

Cannes,

25 января 1884 г.

Милый, дорогой друг мой1 Пишу Вам только два слова, потому что только что написала длиннейшее письмо сыну Володе и очень устала, а Вам, милый друг, я хочу сообщить, наконец, мой адрес, потому что в прошлом письме я опять забыла написать Вам его. Итак, мой адрес в Cannes есть: Villa Henri IV. Я очень люблю эту личность, но очень недовольна дачею. Расположена неудобно, тесно, всё, что в ней находится, сделано дурно, хотя она и принадлежит герцогу Пармскому, происходящему из фамилии Бурбонов. Поэтому у нас на даче лилии надоели мне невыносимо, они торчат везде; даже там, где надо ногами топтать, тоже красуются лилии. Но самое досадное есть то, что я заплатила за дачу двадцать пять тысяч франков за сезон и не имею никакого удобства.