Филип Гоулд - Когда я умру. Уроки, вынесенные с Территории Смерти

К нам пришел поговорить доктор Крэйг Карр, заведующий реанимацией в больнице Марсден. У него был талант создавать вокруг себя атмосферу покоя и умиротворения, и между собой мы называли его «улыбающийся Будда». Он повторил, что ситуация очень серьезна, а инфекция распространилась очень широко.

Он предложил нам рассмотреть три варианта. Первый – не делать ничего. Это наверняка будет значить, что папа эту ночь уже не переживет. Второй – облегчить дыхание с помощью кислородной маски, а они тем временем попытаются обуздать воспаление. Третий – хирургическое вмешательство, то есть попытка подключить папу к аппарату жизнеобеспечения, но шансы, что это даст какие-то положительные результаты, все равно крайне ничтожны.

Папа уже немного успокоился, он снова ощутил себя хозяином своей жизни. Он четко понимал, что третий вариант ему совершенно не нужен. Конечно же, он хотел жить, но вопрос был в том, какую цену придется за это заплатить. Он сказал доктору Карру, что вполне готов умереть, но не хотел бы, чтобы смерть проходила на фоне страшной боли и прочих неудобств.

Доктор Карр вышел со словами, что подготовит место в реанимации и пришлет человека, чтобы папу туда отвезли. Мама написала моей сестре, прося срочно приехать. Грейс уже была в дороге и вскоре появилась в больнице. Лицо у нее было напряжено, но она не собиралась задавать лишних вопросов. Потом она рассказала мне, что, войдя, она почувствовала в воздухе такое напряжение, такой страх, что одно это подействовало на нее угнетающе.

Папа захотел провести по минутке наедине с каждой из нас. Грейс рассказывала, что она только снова и снова просила папу не бояться. Он сказал, что не боится, но его глаза выдавали правду. Я сказала, что в своей жизни он сделал достаточно много, написал книги, что мы можем и отсюда питаться его духом. Я хотела сказать, как я его люблю, но не могла подобрать верных слов.

Я не хотела, чтобы все это происходило прямо вот так. Я была еще не готова. Мне нужно было так много сказать, дать волю моей любви и нежности. Я не хотела, чтобы хоть что-то оставалось недосказанным. Но разговор оказался слишком кратким, скомканным, и я отошла от него в полном отчаянии.

Подошли санитары, чтобы отвезти его в палату, а мы поднялись по лестнице, собираясь ждать в комнате для членов семей. Грейс принесла нам горячего шоколада. Никто из нас почти ничего не говорил.

Наконец медсестра пригласила нас повидаться с отцом. Он лежал в постели посреди небольшой комнаты под целым навесом разного медицинского оборудования. На голову ему надели специальный дыхательный шлем – что-то вроде пакета из толстого прозрачного пластика. Он был подключен к кислородному аппарату и облегчал дыхание, создавая вокруг головы повышенное давление.

Все это было похоже на картинку из комикса. Мы все рассмеялись, и это слегка выпустило пар. В некотором смысле это было правильно. Наш папа, человек весьма экстравагантный, способный внести дух шутки в любую ситуацию, вполне заслужил право закончить жизнь с таким смешным устройством на голове. В шлеме была небольшая открывающаяся заслонка, чтобы можно было через нее подать воды или обтереть лицо, но сам шлем с головы уже не снимался.

Комната представляла собой один из антисептических боксов для больных с какими-либо инфекциями или пациентов, для которых инфекции представляют особую опасность. Простое, строгое помещение, предназначенное для чисто лечебных нужд. Раковина, пара стульев, а на дальней стене за папиной спиной два небольших окна. Еще было два монитора, на которые выводились основные параметры жизнедеятельности, – один прямо над койкой, а второй, с более подробной информацией, на рабочем месте медсестры, и она постоянно на него поглядывала. В этой комнате все выглядело надежно и по-деловому – и сестра, и всякие трубки, через которые поступают необходимые лекарства, и провода от разнообразных датчиков.

После того как я только что видела беспомощного папу, напуганного, едва дышащего, я поняла, что в реанимации ему была обеспечена относительная безопасность. Дыхание у него успокоилось, и около полуночи к нам зашел доктор Карр. Он сказал, что эту ночь папа наверняка переживет. Да и папа снова стал самим собой. Он успокоился, как и его дыхание.

Папа настаивал, чтобы мама хоть немного поспала. Последние несколько ночей она постоянно была на ногах. С другой стороны, я почувствовала, что ему очень не хотелось оставаться одному, так что я решила ночевать в больнице. Было видно, что ни мама, ни Грейс не хотели уходить, но я их буквально вытолкала, пообещав, что буду спать в комнате отца и в случае чего сразу их позову.

И вот я села рядом с папой. Мы посмотрели свежие сводки на сайте RealClearPolitics, обсудили дела, складывающиеся вокруг республиканской номинации, – все было так, как много раз до этого.

Потом я включила CSI, программу, которую он часто смотрел по вечерам, чтобы отвлечься от боли (правда, мы, все остальные, эту программу просто ненавидели). Я отчетливо помню, как он попросил, чтобы я развернула телевизор, чтобы и мне было хорошо видно экран. Потом Грейс сказала мне, что, когда она оставалась с ним наедине, он вел себя точно так же. Этот маленький жест был очень в его духе – невзирая на боль, на неудобства, все окружающее было важно для него, и ему в самом деле хотелось, чтобы я тоже с комфортом смотрела его любимую передачу.

Потом, уже под утро, он сказал, что хотел бы поспать. Я заказала такси и проплакала всю дорогу домой.

Среда, 2 ноября

Мама хотела поговорить кое о чем с папой наедине, так что мне довелось поспать пару лишних часов – примерно до семи. Я проснулась с чувством тревоги, которое владело мной весь предыдущий вечер, и позвонила в больницу, чтобы убедиться, что с папой все в порядке. Медсестра меня успокоила, сказав, что он чувствует себя неплохо. Часов в восемь мы с Грейс отправились туда, прихватив по дороге кашу и кофе – завтрак для мамы. Кроме того, мы взяли то, что просил папа: его книжки по искусству умирания, статьи о раке и ноутбук. Это было только начало. Потом последовала целая череда его просьб, которые мы выполняли, а он о них тут же забывал, так что скоро вся комната была завалена грудами его вещей. В результате это стерильное больничное помещение постепенно стало нашей жилой комнатой. Мы приходили и уходили, когда нам было угодно, никто не просил нас освободить комнату, для нас не было никаких расписаний. Благодаря заботе местных врачей мы стали как бы частью этой больницы. Даже странно, как быстро человек привыкает к новому образу жизни. Эта крошечная комнатка стала нашим общим жилищем, а возникшие при этом новые ритуалы, привычки и обычаи создали странное ощущение комфорта и нормальной жизни.