Олег Лекманов - Сергей Есенин. Биография

“Страшное зрелище застала я в “Ампире”, – рассказывает А. Берзинь. – Среди битой посуды ничком лежал Сергей Александрович, тесно сомкнув губы. Я видела, что он уже все понимает, но прикидывается бессознательным. Я нагнулась и сказала:

– Сережа, поедем домой.

Он не вставал, мне противно было до него дотронуться: он весь был покрыт блевотиной” [1666].

В этот период Есенин, в приступе пьяного безумия, словно подражая Блоку, перед смертью расколовшему на куски бюст Аполлона, “с балкона сбросил свой бюст работы Коненкова, уверяя, что Сереже (так он называл свой бюст) очень жарко и душно. Он вынес бюст на балкон, поставил на балюстраду и, посмотрев, что внизу никого нет, столкнул бюст на улицу. Упав с огромной высоты, естественно, глина рассыпалась на сотню кусков” [1667].

Приехав в начале ноября на несколько дней в Ленинград, Есенин, находившийся во власти зловещих настроений “Черного человека”, до полусмерти напугал своего приятеля Александра Сахарова, у которого ночевал:

Сахаров просыпается от навалившейся на него какой-то тяжести и чувствует, что кто-то его душит. Открывает глаза и с ужасом видит вцепившегося ему в горло Есенина. Отбиваясь, Сахаров окликнул:

– Что ты, Сергей, делаешь? Что с тобой?

Есенин трясся, как в лихорадке, спрашивая как бы про себя:

– Кто ты? Кто?

Сахаров зажег свет. Есенин вскоре успокоился и опять уснул. Под утро ночевавшую компанию разбудил звон разбиваемых стекол. Посреди комнаты стоял Есенин, в слезах, осыпанный осколками разбитого им зеркала [1668].

Но поэт еще пробовал бороться с пустотой и скукой. Всю оставшуюся энергию он сконцентрировал на подготовке своего первого трехтомного “Собрания стихотворений”, заявку на которое подал в Литературный отдел Госиздата еще 17 июня. “От временного невнимания к нему, вызванного больным состоянием поэта, – констатирует И. Евдокимов, – он постепенно перешел буквально к страстному интересу, постоянно говорил о нем и даже мечтал с трепетом времен “Радуницы” – первой книги поэта” [1669].

26 ноября, понукаемый родными и друзьями, Есенин согласился на лечение в психиатрической клинике 1-го Московского государственного университета. “Пишу тебе из больницы, опять лег. Зачем – не знаю, но, вероятно, и никто не знает, – 27 ноября писал поэт П. Чагину. – Видишь ли, нужно лечить нервы, а здесь фельдфебель на фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего без всяких лекарств” [1670]. Ивану Евдокимову 6 декабря Есенин писал о том, что с ним произошло, более спокойно: “Живу ничего. Лечусь вовсю. Скучно только дьявольски, но терплю, потому что чувствую, что лечиться надо” [1671].

Терпения поэту хватило ненадолго. Вместо предполагавшихся двух месяцев он выдержал в клинике лишь 25 дней. “…Ходил обреченный. Остановившиеся, мутно-голубые глаза, неестественная бледность припухшего, плохо бритого лица и уже выцветший лен удивительных волос, космами висевших из-под полей широкой шляпы” – таким запомнился поэт В. Рождественскому [1672]. “Есенин внешне окреп, пополнел, голос посвежел.

Но голубые глаза его по-прежнему бегали нервно, не отставая от скачущих мыслей”, – таким изобразил его В. Наседкин [1673].

Сергей Есенин. Сентябрь 1925

Одержимый “скачущими мыслями”, 23 декабря Есенин пьяный явился в Госиздат, намереваясь получить деньги за свое “Собрание”. Накануне он зашел проститься к первой жене, Анне Изрядновой [1674], и принял решение развестись с последней женой, Софьей Толстой [1675]. “Они меня там лечат, а мне наплевать, наплевать! Скучно! Скучно мне, Евдокимыч!” – силился Есенин объяснить свои поступки И. Евдокимову [1676]. На случайно подвернувшегося ему под руку в Госиздате рапповца А. Тарасова-Родионова поэт обрушил целое половодье признаний: “Софью Андреевну… Нет, ее я не любил [1677]. И сейчас с ней окончательно разошелся. Она жалкая и убогая женщина. Она набитая дура. Она хотела выдвинуться через меня. Подумаешь, внучка! <���…> У меня нет друзей. Ты мне должен верить, когда я говорю это тебе, кацо. Этих друзей я ненавижу <���…> Скучно, кацо <���…> А пить я не брошу. Почему? – И он опять лукаво улыбнулся с наивной хитрецой. – Скучно, кацо. Ты понимаешь, мне скучно, и я устал. Вон, Воронский, болван, орет, что я исписался. Врет он, ничего не понимает в искусстве и не понимал никогда” [1678].

Вольф Эрлих

Фотография М. С. Наппельбаума. 1920-е

На вокзале перед отправлением поезда Есенин выпил с поэтом Сергеем Клычковым. На следующее утро, 24 декабря, в io часов 40 минут он был уже в Ленинграде. С вокзала Есенин отправился на квартиру к Вольфу Эрлиху, а когда оказалось, что того нет дома, поехал в гостиницу “Англетер”, где снял пятый номер на втором этаже. “Сбросил пальто в своем номере и пришел ко мне, этажом повыше, – свидетельствует Георгий Устинов. – Он был в шапке, в длинном шарфе из черной и красной материи, радостно-возбужденный, с четырьмя полбутылками шампанского.

Расцеловавшись, он тут же выразил обиду:

– Понимаешь ли, нет бутылками-то! Я взял четыре полбутылки!” [1679]

“Пошли к нему, – продолжает жена Устинова, Елизавета, – Есенин сказал, что он из Москвы уехал навсегда, будет жить в Ленинграде и начнет здесь новую жизнь – пить вино совершенно перестанет. Со своими родственниками он окончательно расстался, к жене не вернется – словом, говорил о полном обновлении своего быта. У него был большой подъем” [1680]. Под эти разговоры выпили четыре полбутылки шампанского, а от новой закупки Устинов и приехавший в “Англетер” Эрлих Есенина отговорили.

В номер к Есенину заглянул проживавший в “Англетере” журналист Дмитрий Ушаков. Согласно его воспоминаниям, автор “Черного человека” в этот вечер много “жаловался на родную ему русскую деревню, которая не понимает его поэзию. Так, на родине Есенина предсельсовета попросил его написать какое-то заявление. Когда поэт отговорился неумением, тот заметил: какой же ты писатель после этого? Зря тебя хвалят” [1681].

Эрлих остался у Есенина ночевать.

“Первое, – вспоминает молодой поэт, – что я услышал от него” наутро 25 декабря:

“– Слушай, поедем к Клюеву!

– Поедем.

– Нет, верно, поедем?

– Ну да, поедем. Только попозже. Кроме того, имей в виду, что адреса его я не знаю.

– Это пустяки! Я помню… Ты подумай только: ссоримся мы с Клюевым при встречах кажинный раз. Люди разные. А не видеть его я не могу. Как был он моим учителем, так и останется. Люблю я его” [1682].

С приключениями, с долгими поисками адреса добрались до Клюева. Подняли его с постели. Хотя оба обрадовались встрече, мирной и благостной она все же не получилась. Есенин вел себя как расшалившийся школьник, все менее и менее безобидно подтрунивающий над любящим его наставником. Сначала он попросил у Клюева разрешения прикурить от теплящейся в комнате лампадки (тот, понятное дело, не разрешил), а потом, когда Клюев вышел умыться, и вовсе эту лампадку тихонечко потушил: