Олег Лекманов - Сергей Есенин. Биография

Первая страница письма Айседоры Дункан Ирме Дункан от 27 января 1926 г.:

“…Сережина гибель страшно потрясла меня, но я столько слез пролила из-за него, что любой человек на моем месте уже исчерпал бы свою способность страдать. Среди моих нескончаемых бед последнего времени меня нередко тянет сделать то же, что он, только я утоплюсь…”

Но при чем здесь Есенин? В мифологическом сознании по любому поводу разыгрывается борьба между силами света и тьмы. Само собой разумеется, что Есенин, любимый русский поэт, должен был воевать на стороне добра. Уже поэтому он никак не мог покончить жизнь самоубийством – ведь самоубийство смертный грех. А кто были враги поэта? Как известно, Есенин позволял себе антисемитские высказывания. Среди его недругов (но и друзей) мы в изобилии находим евреев, большевиков и чекистов. Стоит ли удивляться, что в головах новоявленных отечественных черносотенцев родился миф о русском поэте, умученном за свою русскость евреями-чекистами? [1721]

Нужно признать, что самые простодушные из творцов этого мифа заявили свои ключевые тезисы с обезоруживающей прямотой – решительно подкрепив их сильными метафорами и аналогиями. Федор Морохов: “Его гибель не была случайной – она стала следствием целенаправленного геноцида русского народа, проводимого деятелями, притязающими на богоизбранность и мировое господство” [1722]. Иван Лысцов: “Это злодеяние органично следует из глобальной политики сионистов-псевдореволюционеров, с самого начала Октябрьского переворота проводивших и до настоящего времени проводящих всесторонний геноцид в отношении великого русского народа и его государственности” [1723]. Николай Дмитриев: “Слишком мешал кровавым “интернационалистам” самый русский поэт, слишком любил деревню, хранительницу национального духа, кормилицу, нагло ограбляемую ими” [1724]. Гневно клеймил “лицемерие и звериную сущность большевистских мани-лейб” и Сергей Каширин, автор по-своему захватывающей книги “Черная нелюдь. Легенда и документы об убийстве Сергея Есенина” [1725].

Тело Сергея Есенина

Посмертные рисунки Сварога (В. С. Корочкина). 28 декабря 1925

Непосредственный же убийца подбирался авторами версий из более или менее близкого окружения Есенина по одному признаку – он должен был носить нерусскую фамилию. Так в поле зрения мифотворцев попали имажинисты (Анатолий Мариенгоф и Вадим Шершеневич) [1726], Яков Блюмкин, Вольф Эрлих, Лев Сосновский, Леопольд Авербах и даже (совсем уже сбоку припека) – Моисей Наппельбаум, фотографировавший тело умершего поэта.

Подобно любому другому мифу, сюжет о смерти Есенина от рук иудейских палачей, как из зерна, вырос из архетипа. В случае Есенина это, разумеется, архетип безвинного страстотерпца, образ Христа. Не вполне владеющий грамотой автор поэтической формулы: "Есенин <���…> видится чуть ли не Христосом” [1727]– вполне отчетливо пояснил некоторые особенности современного культа Есенина: чудовищной пародией на стремление женщин из Галилеи узреть гроб Спасителя "и как полагалось тело Его” [1728]представляется само маниакальное желание некоторых фанатичных есенинок во что бы то ни стало извлечь из могилы останки поэта (Наталья Сидорина: "Должна быть проведена полная экспертиза, должна быть эксгумация, на этом настаивает сын Есенина. Церковь благословляет эту акцию” [1729]).

Действительно, радетели есенинского культа, многие из которых, судя по всему, считают себя православными христианами, с удивительной и, прямо скажем, кощунственной легкостью отождествляют “скандального российского пиита” с Христом. Эдуард Хлысталов: “Да святится имя его” [1730]. Сергей Каширин: “Здравствуй, Сергей Есенин! – Здравствуй, во веки веков: – Да святится имя твое!” [1731]Виктор Кузнецов: “Есенин взошел на Голгофу за любимую свою Россию” [1732]. Процитируем также строки из стихотворения Сергея Крыжановского с красноречивым заглавием “Образа”:

Неудивительно, что результаты всевозможных экспертиз ни в чем есенинцев не убедили и не убедят: религиозная вера держится отнюдь не на доводах разума [1734].

Те, кто верит в убийство Есенина, мало считаются с неудобными фактами. Как в известном романе, у них “чего ни хватишься, ничего нет”…

Вы будете удивляться, но в свой последний приезд в город на Неве поэт, оказывается, не останавливался в гостинице “Англетер”: “Подробное знакомство с остатками архива гостиницы, тщательный анализ всех данных приводят к неожиданному, даже сенсационному выводу: 24–27 декабря 1925 года Сергей Есенин не жил в “Англетере”” [1735].

Дальше – больше: получается, что никаких проблем с психикой у Есенина во время визита в Ленинград не было и быть не могло. “Гениальность – редчайший дар, и чтобы нести его на своих плечах, человек должен обладать идеальным психическим здоровьем” [1736]. А вел себя поэт в северной столице (да и раньше!) как строгий трезвенник. “Он совершенно не пил все эти четыре дня” [1737]. “Посещение кафе и ресторанов было вынужденным – он не имел ни семьи, ни собственной квартиры, потому часто ему и приходилось питаться в этих заведениях. Так возникли слухи о беспробудном пьянстве поэта ” [1738]. “И пил он, если хотите знать, к-у-у-да меньше тех, кто потом постарался выставить его алкоголиком” [1739]. Информация к размышлению: согласно экспертизе, проведенной по инициативе самих же есенинцев, особенности почерка, которым было записано для Эрлиха стихотворение “До свиданья, друг мой, до свиданья…”, “обусловлены действием на С. Есенина в момент исполнения им исследуемого текста необычных внутренних и внешних факторов, “сбивающих” привычный процесс письма и носящих временный характер. В числе таких факторов наиболее вероятными являются необычное психофизиологическое состояние (волнение, алкогольное опьянение и др.) и плохие расписывающие свойства используемого пишущего прибора и красителя” [1740].

Венчаются построения новых мифотворцев серией отчаянно противоречащих друг другу гипотез, которые тем не менее подчинены единой цели: лишить стихотворение “До свиданья, друг мой, до свиданья…” силы бесспорного свидетельства о намерениях поэта покончить с собой.

По утверждению есенинцев, “До свиданья…”, во-первых, рождалось в преддверии не самоубийства, а убийства: “В стихотворении – предощущение смерти, но в нем нет ни малейшего намека на мысль о самоубийстве” [1741]; “Следует также сказать, что при внимательном прочтении стихотворения создается впечатление предвидения убийства, а не стремления к самоубийству” [1742].