Сьюзен Батлер - Сталин и Рузвельт. Великое партнерство

Ливадийский дворец, который тоже называли «Белым домом», потому что его стены были сложены из белого гранита, теперь по распоряжению адмирала К. Олсона, отвечавшего за обеспечение потребностей американской делегации, закамуфлировали в коричневый и розовый цвет [807]. Рузвельту предоставили апартаменты на первом этаже, это были комнаты, в которых случалось останавливаться Николаю и его сыну Алексею. В распоряжение президента США были выделены спальня, кабинет, столовая и ванная (ванная, являвшаяся большой редкостью для Ливадийского дворца, была построена специально для этих апартаментов). Работы провели, не жалея никаких средств. Стены спальни над декоративной рейкой с тремя обращенными к морю огромными окнами от потолка до пола были обшиты желтым атласом, а кабинет был отделан красным бархатом. Стены в столовой были облицованы панелями из каштанового дерева, а потолок представлял собой сложную конструкцию из древесины грецкого ореха. Столовая прежде являлась царской бильярдной комнатой в английском стиле XVI века с окнами, выходившими во дворик, и чудом сохранилась в своем первозданном виде. Над камином красовался орнаментный узор царя Николая, а за спинкой кресла Рузвельта на стене висела картина с изображением зимнего пейзажа. Когда подготовка апартаментов президента завершилась, русские узнали, что ему хотелось бы, чтобы стены выкрасили в цвет морской волны, и они заново перекрасили его ванную комнату в голубой цвет. Затем, каждый раз сомневаясь, правильно ли выбран оттенок, перекрашивали ванную еще три раза. По той же причине, беспокоясь о точности цветовой композиции (Кэтлин Гарриман писала домой: «Советы никак не могут решить, какого именно цвета восточный ковер будет выглядеть лучше всего» [808]), восточные ковры в апартаментах меняли четыре раза, для чего каждый раз приходилось переставлять всю мебель.

Комната Гопкинса соседствовала с президентскими апартаментами. Гопкинс чувствовал себя настолько больным, что покидал комнату только для участия в пленарных заседаниях. Несмотря на это, Рузвельт не упускал возможности обратиться к Гопкинсу за советом. (Отчаявшись уложить Гопкинса в корабельный лазарет на борту корабля ВМС США «Катоктин», доктор Макинтайр попытался хотя бы ограничить ему выход за пределы спальни. По свидетельству Стеттиниуса, врач настаивал на ограничении кофе, сигарет, на поразительно скромном питании, на приеме обезболивающих лекарств и на полном покое. Врач Черчилля лорд Моран писал, что Гопкинс выглядел намного хуже президента: «Физически он уже только наполовину в нашем мире, он стал похож на призрака» [809].) Анна Беттигер и Кэтлин Гарриман также занимали комнату рядом с президентской. Кэтлин наконец удалось встретиться с Рузвельтом, и он, как она писала своей сестре, «совершенно очарователен, прост в разговоре, с тонким чувством юмора. Он в прекрасной форме» [810]. (Кэтлин Гарриман дала нам классический пример гибкости человеческой памяти. После смерти президента, когда близкие говорили, что он был тяжело болен уже на ялтинской встрече, у Кэтлин возникнет новое неожиданное воспоминание. «Я пришла в ужас, насколько плохо он выглядел!» [811]– вспомнит она в 1987 году.) Эдвард Р. Стеттиниус, которого Рузвельт в декабре назначил госсекретарем вместо ушедшего в отставку по болезни Хэлла, был одним из тех, кому повезло тоже устроиться на первом этаже дворца в двухкомнатном номере, из которого можно было любоваться видом на море. Все остальные (а в состав делегации США входили сорок три человека) расположились на втором этаже. Генералу Маршаллу отвели царские покои наверху, а адмиралу Кингу – соседнюю комнату, спальню императрицы. Остальной военный персонал расположили более компактно: шесть генерал-майоров – в одной комнате, двенадцать бригадных генералов и десять полковников – в другой. Тяжелое положение было с ванными комнатами: одна на тридцать человек. В этих комнатах разложили брезентовые ведра и кувшины. Персонал Госдепартамента тоже с трудом втиснули в комнаты. К этому времени Рузвельту удалось наладить прочные и доверительные взаимоотношения с Государственным департаментом. В отличие от сложных отношений с Хэллом, страдавшим болезненным самолюбием, Рузвельт легко находил общий язык со Стеттиниусом, который всегда неукоснительно исполнял все его указания и к тому же был неплохим администратором. По этой причине в Ялту поехал Стеттиниус, а не Хэлл, который после Тегерана был фактически отстранен от дел. Постоянные рабочие контакты между Госдепартаментом и президентом поддерживал Чарльз Болен, выполнявший также функции переводчика. Среди опытных специалистов, которых президент взял с собой в Ялту, были: Г. Фримен Мэтьюс, директор европейского отдела Госдепартамента, и Элджер Хисс, заместитель директора бюро специальных политических мероприятий Госдепартамента, возглавлявший административную группу США в Думбартон-Оксе. Позднее он был обвинен в нарушении присяги и даче ложных показаний по делу о шпионаже в пользу России.

Рузвельт, с его тонким чувством истории и увлечением архитектурой, по достоинству оценил прекрасный дворец, в котором он провел много времени. Он расположился в последнем дворце, построенном глуповатым монархом, который, если бы остался в живых, был бы лишь на четырнадцать лет старше него. А ему предстояло сосредоточить все свои усилия на том, чтобы направить человечество на путь без эксцессов, беззакония и крови прошлого.

Для обеспечения высокоскоростной двусторонней связи между Ялтой и Вашингтоном войска связи США установили линии связи от Ливадийского дворца до штабного корабля ВМС США «Катоктин», стоявшего на якоре в Севастополе, протянув наземные коммуникации длиной более восьмидесяти километров. Чтобы президент всегда имел под рукой свежие сводки с фронта, на стене его апартаментов вывесили большую карту.

Когда кто-нибудь из американцев открывал дверь, чтобы выйти наружу, вдруг буквально ниоткуда появлялись трое одинаково одетых в длинные темно-синие пальто и поношенные черные кепки сотрудников НКВД. Немало было и одетых в серую с синим униформу офицеров безопасности, которые отличались безупречным телосложением.

Юсуповский дворец, который выбрал для себя Сталин в Кореизе, стоял на холме над морем между Ливадийским и Воронцовским дворцами, примерно в двадцати минутах езды в каждую сторону. Дворец располагался под крутой горой с заснеженной вершиной и по своим размерам был меньше двух других дворцов. У него была уникальная в своем роде история. Останавливаясь здесь, Сталин, революционер до мозга костей, должен был испытывать особое чувство удовлетворенности. Дело в том, что до революции этот дворец принадлежал князю Феликсу Юсупову, который в начале двадцатого столетия славился не только своим сказочным богатством, но и тем, что был типичным представителем дореволюционного порочного правящего класса, который, в конечном итоге, и привел Россию к гибели. По иронии судьбы Сталин и Юсупов в одно и то же время жили в Санкт-Петербурге, хотя между ними была глубокая пропасть. Сталин, тогда скрывавшийся от охранки революционер, тайно занимался распространением первых номеров газеты «Правда», в то время как Юсупов, который был моложе Сталина на девять лет, дерзкий, очень красивый кутила и весельчак с гомосексуальными наклонностями, не вылезал из самых роскошных клубов и дорогих ресторанов Санкт-Петербурга, надевал изысканные платья своей матери, украшая их ее драгоценностями (поэтому за князем постоянно охотились фотографы в жажде сенсаций, периодически появлявшихся в местных журналах). Между тем этот балагур и весельчак стал убийцей Григория Распутина, знахаря, лечившего молитвами и наложением рук и имевшего такое влияние на царя Николая и царицу Александру, что его убийца заслужил неувядающую мировую известность. Юсупов заманил Распутина в свой дворец в Санкт-Петербурге, угостил его чаем с пирожными и мадерой, напичканными цианидом. Но, судя по всему, он неверно рассчитал дозировку, и Распутин остался жив. Тогда князь достал пистолет, выстрелил в Распутина, потом завернул его тело в грубую парусину, погрузил в автомобиль, проехал на Петровский остров и там сбросил тело с моста в Мойку. Сосланный царем за это деяние Юсупов, имевший много денег и собственности, уехал жить в Париж. Благодаря этому он был в числе счастливчиков из кругов высшего русского дворянства, которым повезло попасть за пределы страны до того, как Российская империя оказалась на краю гибели в результате революционных потрясений.