Андрей Шляхов - Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза

Таня, не раздумывая, согласилась. Она давно ждала отцовского приглашения, но сама не набивалась, понимала, что раз папаша пока не зовет ее к себе, значит, имеет на то основания.

Насчет «мотаться по всей стране» Иван Романович слегка преувеличил. Передвижной театр Политуправления Реввоенсовета выступал в основном в Москве и Петрограде. Иногда выезжали в Рязань или Тверь, но по фронтам, слава богу, мотаться не приходилось. На передовой были свои передвижные театры. Гражданская война в отличие от Первой мировой была войной не позиционной, а мобильной, поэтому от линии фронта лучше было держаться подальше, чтобы ненароком не попасть в руки к белым. С сотрудниками Политуправления Реввоенсовета, будь то комиссары или актеры, у белых разговор был короткий, и варианты разнились лишь в отношении способа смертной казни. Могли зарубить шашками, могли расстрелять, могли повесить – вот и вся мрачная альтернатива. Буржуазное происхождение в этом случае являлось бы не смягчающим, а отягчающим обстоятельством – предали своих, мерзавцы, переметнулись к красным, сапоги им лизали, так получите что следует!

В передвижном театре помимо «проходных», незначительных ролей были у Татьяны и такие роли, которыми шестнадцатилетняя актриса могла бы гордиться. Так, например, она сыграла Наташу в «На дне», Катерину в «Грозе» (Островский, в отличие от других «буржуазных» писателей и драматургов, всегда был в фаворе у советской власти), и крестьянку Матрену в пьесе, написанной Иваном Романовичем по мотивам некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Роль Матрены давалась Тане сложнее всего. Ей уже доводилось играть крестьянок, точнее – крестьянских детей, до революции, но одно дело играть крестьянку перед «чистой» публикой и совсем другое – перед крестьянами, которые составляли добрую половину зрителей. Тут уж держись – не спустят ни малейшей фальши. Играть в новом революционном театре вообще было сложно. В старое время если даже публике что-то не нравилось в игре актера, то она старалась этого не высказывать или же высказывала отсутствием аплодисментов. Надо было очень сильно «постараться», иначе говоря – играть из рук вон плохо, чтобы тебя ошикали. С простецкой публикой дело обстояло иначе. Если хочешь, чтобы в зале во время представления была тишина, то надо заворожить зрителей происходящим на сцене. Иначе начнутся разговоры (причем не деликатным шепотком, а в полный голос), посыплются критические замечания в самой резкой форме… От этих замечаний после спектакля некоторые актеры рыдали за кулисами.

– Ничего, ничего, это все на пользу, – успокаивал Иван Романович. – Критика способствует совершенствованию. Правда… хм… выразиться можно было бы и помягче…

Выходя впервые в роли Матрены перед пациентами и сотрудниками Первого Красноармейского Коммунистического госпиталя, [34]Таня невероятно трусила. Ну какая из нее «осанистая женщина, широкая и плотная, лет тридцати осьми»? Для ширины и плотности под рубаху с сарафаном пришлось надеть несколько одежек и вдобавок обмотаться поверх них пуховым платком. От множества одежд Тане было жарко, на лбу выступили капельки пота. Дело происходило зимой, в феврале, но в зале было хорошо натоплено. От волнения начал заплетаться язык и вместо «и добрая работница, и петь-плясать охотница я смолоду была» Татьяна неожиданно, ни к месту ни в лад, выпалила из своей вчерашней роли: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» Выпалила и замерла в ужасе – ой, что сейчас будет! Но публика приняла пламенный призыв Александра Блока, ставший одним из главных лозунгов того времени, за оригинальный революционный ход и зааплодировала. То был единственный раз в жизни Татьяны, когда публика аплодировала ей, а папаша из-за кулис грозил пальцем. Обычно эмоции публики и отца совпадали.

Спектакль оказался под угрозой срыва, потому что под конец аплодисментов в зале кто-то запел «Интернационал», который сразу же подхватили все, в том числе и актеры. Но ничего, обошлось – спели и продолжили играть. К концу спектакля Иван Романович успокоился (он вообще не умел долго сердиться, тем более – на любимую дочь) и по окончании рассказал, как сам он, служа у Корша, однажды перепутал реплики из разных спектаклей, за что был оштрафован безжалостным Федором Адамовичем на двадцать рублей.

Матрену в исполнении Тани зрители принимали хорошо, и вообще пьеса по некрасовской поэме была у них одной из самых любимых – созвучная тема, красивая, подлинно народная, речь, актеры играют прекрасно.

Иван Романович расценивал свое положение в передвижном театре Политуправления Реввоенсовета как надежное и строил далеко идущие планы относительно будущего.

– Вот закончится война, – мечтал он, – и все наладится. Откроется много новых театров, и нам уже не надо будет мотаться туда-сюда. Мы станем Театром Красной армии. Красной армии без своего театра никак нельзя. Нам построят здание, новое, очень удобное, я буду режиссером, а ты, Танюша, примой…

Но недаром говорится, что загад не бывает богат. В отношении того, что Красной армии никак нельзя обойтись без своего театра и что для этого театра построят новое удобное здание, Иван Романович был прав. Он ошибся только насчет сроков (Центральный театр Красной армии был открыт только в 1930 году) и насчет своей собственной судьбы и судьбы Тани.

Когда все складывается слишком уж хорошо, что-нибудь непременно случается. Вдруг в просветительном отделе спохватились в отношении того, что в передвижном театре ставит спектакли и обучает актеров беспартийный. Подобное в то время случалось сплошь и рядом. Когда был нужен специалист, приглашали, невзирая на партийность. Партийные кадры в большинстве своем были малообразованными. Но рано или поздно, во время кампании по выявлению скрытых врагов или по чьей-то инициативе вопрос о партийности непременно всплывал.

Вступать в ряды ВКП(б) Иван Романович не мог, потому что биография каждого кандидата очень тщательно проверялась – происхождение, родственники и т. п. Сына купца первой гильдии в партию ни за что бы не приняли (и не надо вспоминать о том, что у Ульянова-Ленина отец был действительным статским советником, это совсем другой случай). Принять не приняли бы, но после пристального изучения биографии вполне могли сделать неблагоприятные для Ивана Романовича выводы, объявить классовым врагом. И никакие высокопоставленные покровители ему бы не помогли.

С большим сожалением Иван Романович оставил передвижной театр, в который он вложил столько сил и с которым связывал столько надежд. Вместе с ним ушла и Таня. Встал вопрос о том, что делать дальше. В Москве было куда устроиться, тем более что Ивана Романовича в артистическом мире знали все. Но внезапно у Саши, младшего Таниного брата, доктора заподозрили чахотку, которую в то время лечили теплым сухим климатом и хорошим питанием. На семейном совете было решено переезжать куда-нибудь на юг, к солнцу, фруктам и относительному изобилию еды.