Серафима Чеботарь - Восхитительные женщины. Неподвластные времени

Через много лет – а скончался Бертран, когда ему было за восемьдесят, – он вспоминал: «Она мне сказала это впервые. И я не пошел на торжественный обед в честь помолвки». Их роман продолжался почти пять лет, пока однажды сама Колетт не попрощалась с Бертраном. Больше они никогда не виделись.

Однако роман с Бертраном де Жувенелем не был последним в жизни Колетт. В 1935 году она познакомилась с Морисом Гудекетом, голландским евреем, сыном богатого ювелира, моложе Колетт на 16 лет. По одной версии, это произошло на вечеринке, по другой – на дороге, когда у Колетт сломался автомобиль и Морис предложил помощь в ремонте. Он влюбился в нее с первого взгляда и оставался рядом с нею больше двадцати лет, до самой ее смерти.

Поначалу все думали, что Колетт вышла замуж в третий раз потому, что просто боялась остаться одна. Ведь недаром Колетт как-то сказала: «Только совсем состарившись, женщина может отказаться от тщеславного желания жить на глазах у кого-то». Но Колетт искренне считала Мориса лучшим из своих мужчин: он был любящим, преданным, верным и все понимающим. «Молодой девушке требуется некоторое время, чтобы найти мужчину на всю жизнь. Это не мешает ей тем временем выходить замуж», – писала она. По крайней мере, в отношении ее самой это было так. Наконец-то она была полностью, безгранично и спокойно счастлива. Ей всегда без особого труда давалась роль любящей жены. Колетт с жестокой иронией относилась к феминисткам, чья жизнь была слишком коротка, чтобы тратить ее на домашнее хозяйство: «Женщина, считающая себя умной, требует равных прав с мужчинами. Женщина действительно умная – не требует», – говорила она. Сама Колетт не только с удовольствием готовила и убирала в доме, но и всегда старалась показать, что в их семье глава – Морис. Она даже официально изменила свое имя на Сидони Гудекет.

Колетт и Морис Гудекет

Когда началась Вторая мировая война, Мориса, как еврея, арестовали. Колетт кинулась по знакомым, унижаясь и умоляя сделать хоть что-нибудь для спасения жизни ее мужа. Морис вернулся через несколько месяцев – но до конца войны он вынужден был скрываться, опасаясь повторного ареста.

Для Колетт это было страшное время. Дочь работала в Сопротивлении, и Колетт месяцами не знала, где она и что с ней. В доме, некогда таком гостеприимном, царили холод и голод: в рукописях Колетт появляются советы, как обмануть желудок, когда нечего есть, как выжить при минусовой температуре, как не отчаиваться, если ты не знаешь, что с твоими близкими… Когда в 1944 году Париж освободили, Колетт плакала – кажется, впервые за много лет…

Настала новая жизнь. Вернулся Морис, вернулась дочь. Колетт обнаружила, что неожиданно для себя самой стала классиком литературы – в 1944 году она стала первой женщиной, избранной в Гонкуровскую академию, а в 1949-м возглавила ее! Слава Колетт достигла своего расцвета. У нее выходили книги и даже собрание сочинений из 15 томов, театры ставили ее пьесы, киностудии дрались за право экранизировать ее романы. Колетт наслаждалась жизнью, и этому не мешал даже развившийся за военные годы артрит, столь тяжелый, что она нередко не могла ходить, передвигаясь исключительно в инвалидном кресле, которое она называла «кровать-плот». Иногда мужу приходилось носить ее на руках – и по его собственному признанию, не было в мире ноши, которую он нес с большей радостью.

В последние годы Колетт казалась себе моложе, чем была в юности, а ее любознательности и жажды жизни по-прежнему хватило бы на десятерых. Она не уставала говорить: «Я люблю свое прошлое. Я люблю свое настоящее. Я не стыжусь того, что я делала, и я не жалею о том, что уже не могу этого делать». Один из биографов описывает ее, восьмидесятилетнюю, как «проницательную, внешне очень хрупкую, но при том невероятно властную старуху, крошечную, сгорбленную и ненасытно любопытную, напомаженные щечки и рыжие волосы которой делали ее похожей на персонаж карикатуры Домье», но с каким восхищением смотрели ей вслед!

Колетт умерла 3 августа 1954 года, умерла любимой, знаменитой и счастливой, не пережив ни своей славы, ни своей любви. Французское правительство устроило ей официальные похороны на кладбище Пер-Лашез, и лишь католическая церковь отказалась отпевать ее как разведенную…

Луиза родилась 12 февраля 1861 года в Санкт-Петербурге: после пяти сыновей ее мать, Луиза, наконец смогла подарить мужу дочь. Отец семейства, Густав фон Саломе, в чьих жилах смешалась кровь французских гугенотов и выходцев из Северной Германии, сделал неплохую карьеру в России: он дослужился до генерала, имел богатый дом в центре Петербурга, любящую супругу и детей, которых воспитывал с немецкой сентиментальностью и армейской строгостью. В доме говорили по-немецки, для детей держали воспитателей-французов, но себя считали истинно русскими. Луиза, которую в доме называли Леля, с детства была окружена мужским уважением и почитанием: отец и старшие братья души в ней не чаяли, защищая и рыцарски ей служа, – недаром позже она писала, что весь мир казался ей населенным братьями. Общение с ними заменяло ей и подруг, и даже мать: всю жизнь Луизе будет трудно найти общий язык с женщинами, зато с противоположным полом она вела себя с необычной и подкупающей свободой и искренностью. Она с детства отличалась независимым характером и острым умом, импульсивностью и тягой к знаниям. Много читала, интересовалась философией и политикой, историей и литературой.

В 1878 году скончался ее обожаемый отец, который был для дочери и лучшим другом, и богом, и учителем. Леле казалось, что утрачена главная опора в жизни, и она ищет утешения в книгах и размышлениях. В то время в столице был известен своими проповедями голландский пастор Гендрик Гийо, и Луиза решилась написать ему, попросив совета и поддержки: «Вам пишет семнадцатилетняя девушка, которая одинока в своей семье и среди своего окружения – одинока в том смысле, что никто не разделяет ее взглядов и тяги к подлинному знанию. Вероятно, мой способ мышления отделяет меня от большинства девушек моего возраста и моего круга. Вряд ли есть что-то хуже для девушки, чем отличаться от других в своем характере и взглядах, в том, что мне нравится и что не нравится. Но так горько запирать все в себе, потому что иначе сделаешь что-нибудь неприличное, и так горько чувствовать себя совсем одинокой, потому что тебе недостает приятных манер, которыми так легко завоевать доверие и любовь». Гийо не мог не заинтересоваться столь необычной корреспонденткой, и вскоре они встретились, чтобы побеседовать о философии и Библии. Гийо, человек необыкновенно образованный, оригинально мыслящий и смелый в трактовках, был пленен своей юной собеседницей: в ней он нашел острый ум, трезвое мышление и в то же время склонность к абстрактным рассуждениям, необходимые для научной работы, но столь неожиданные в таком раннем возрасте и к тому же у девушки. Гийо решил, что ей не хватает образования, и сам взялся обучать ее истории религии и языкам. Гийо открыл Леле и мир классической философии – за штудиями сочинений Канта, Спинозы и Руссо оба не заметили, как научные беседы перешли в любовь. Несмотря на более чем двадцатилетнюю разницу в возрасте, пастор был даже готов развестись и жениться на юной Лу – так он называл ее, будучи не в силах выговорить ее русское прозвище, но та решительно отказала: в Гийо она видела скорее отца и бога, чем мужчину и тем более супруга. И хотя она называла его «своей первой большой любовью», на самом деле она еще не была готова ни к браку, ни к романам, ценя свободу выше всех романтических чувств. На память о Гийо у Луизы останется имя Лу, интерес к философии и тяга к интеллектуалам.