Серафима Чеботарь - Восхитительные женщины. Неподвластные времени

Лу Саломе 1877 г

В девятнадцать лет Лу Саломе решила покинуть родину ради продолжения образования: в России женщин в высшие учебные заведения не принимали, и те немногие, кто хотел продолжать учебу, были вынуждены уезжать за границу – в основном в Швейцарию или Францию: знаменитые Сорбонна и Цюрихский университет были первыми высшими учебными заведениями, допустившими в свои стены представительниц слабого пола. По совету Гийо Лу выбрала Швейцарию: в 1880 году она вместе с матерью отправилась в Цюрих, где в местном университете Лу стала слушательницей философско-теологического факультета, а также посещала лекции по истории искусства. Один из профессоров отзывался о фройлян Саломе как о совершенно чистом создании, обладающем необыкновенной энергией и сосредоточенном исключительно на духовном поиске. Другой вспоминал о ней как о самом обаятельном, всепобеждающем, подлинно женственном существе, которое отбросило все женские средства достижения цели и использует исключительно то оружие, которым завоевывают мир мужчины. Ее успехи в учебе тоже были весьма неплохи, но скоро выяснилось, что влажный горный климат Цюриха не подходил Лу: у нее были слабые легкие, и из-за влажности она начала харкать кровью. Проучившись всего два года, Лу с матерью переехала в Рим.

В Вечном городе Лу Саломе быстро становится своей в кружке прославленной Мальвиды Амалии фон Мейзенбух: эта неординарная женщина, писательница и переводчик, светская львица и философ, идеалистка и меценатка, была ближайшим другом многих знаменитостей – Гарибальди, Вагнера, Листа, воспитывала дочь Герцена, вокруг нее собирались многообещающие таланты и интеллектуалы. В салоне Мальвиды Лу выделялась не только красотой (вспоминают, что ее лицо не было совершенно, но от этого еще более обаятельно), но и неординарным умом и непривычной для женщины того времени независимостью.

Однажды мартовской ночью в дом Мальвиды забежал философ Пауль Рей – он проигрался в казино и ему срочно требовались деньги. Мальвида представила молодого человека фройлян Саломе, которая совершенно не смутилась ни причиной, по которой он оказался у Мальвиды в ту ночь, ни бесцеремонностью, с которой он к ней ворвался. Как она сама позже писала, «может быть, именно этот зачин способствовал тому, что Пауль Рей как бы выделялся, четче вырисовывался на фоне остальных». С того вечера они ежевечерне вели длинные философские беседы, которые переходили в прогулки по Риму и заканчивались лишь у ее порога. Их тесное общение привело Лу к мысли о создании коммуны, где все будут жить как братья и сестры: «рабочий кабинет, полный книг и цветов, с двумя спальнями по бокам, и переходящих из комнаты в комнату друзей, объединившихся в веселый и одновременно серьезный рабочий кружок». Однако Пауль имел совсем другие намерения: неожиданно для Лу он попросил у фрау Саломе руки ее дочери. Лу была оскорблена: ей нужен друг и единомышленник, а не супруг, она навсегда отказалась от любви ради свободы, и если Пауль не согласен – ему лучше удалиться. Пауль согласился. Более того, он написал своему лучшему другу Фридриху Ницше и пригласил его присоединиться к их коммуне – попутно расписав редкие достоинства Лу. Ницше приехал: их первая встреча произошла в соборе Святого Петра, и его первыми словами были: «Какие звезды направляли нашу встречу?» Тонкий ум, независимый характер, способность к пониманию и жизнерадостность покорили сорокадвухлетнего философа. «Вот душа, которая одним дуновением создала это хрупкое тело», – писал он о ней. Ницше еще не встречал в своей жизни женщин, похожих на Лу, и даже не надеялся встретить, считая такой тип недостижимым идеалом – «чудесным, искушающим губительным, чреватым опасностями идеалом». Когда-то Мальвида фон Мейзенбух немало сил приложила к тому, чтобы женить его на Наталье Герцен, однако тогда философ предпочел остаться холостяком; теперь же он влюбился как мальчишка. Сам он не решился признаться Лу в своих чувствах и не придумал ничего лучше, как попросить об этом Рея. Естественно, Лу отказала. Ницше лично просил ее руки, но снова получил отказ.

Лу, Рей и Ницше стали неразлучны. Они обменивались мыслями, спорили, путешествовали, сочиняли и критиковали. Они практически воплотили в жизнь мечту Лу – жить втроем, избегая лишних эмоций, ценя лишь дружбу и родство интеллекта, и только никак не могли выбрать место, где они окончательно поселятся. Мать Лу, правда, была в отчаянии от смелости дочери, не поддержал ее и Гийо. В отчаянии Лу писала: «Мы должны то, мы должны се, но я не знаю, кто эти «мы». Я только о себе кое-что знаю. Я не могу жить в соответствии с собственными идеалами, но уж точно могу жить своей жизнью и добьюсь этого любой ценой. Действуя подобным образом, я не олицетворяю никаких принципов, но отражаю нечто чудесное, живущее во мне, пронизанное жаждой жизни, полное легкости и стремящееся к свободе».

Недаром современники называли Лу «воплощенной философией Ницше»: она нередко понимала его рассуждения лучше, чем он сам, и именно в беседах с нею окончательно выкристаллизовывались его взгляды. Под влиянием общения с Саломе Ницше замыслил роман «Так говорил Заратустра», и считается, что Лу – «гениальная русская», как он называл ее, – стала прообразом главного персонажа. Ницше считал ее самым умным человеком, которого когда-либо встречал, и писал, что «вряд ли когда-нибудь между людьми существовала большая философская открытость». Начала писать и Лу: ее поэму «К скорби» некоторые друзья даже приняли за написанную самим Ницше, что весьма обрадовало философа. «Нет, – писал он, – эти стихи принадлежат не мне. Они производят на меня прямо-таки подавляющее впечатление, и я не могу читать их без слез; в них слышатся звуки голоса, который звучит в моих ушах давно, давно, с самого раннего детства. Стихи эти написала Лу, мой новый друг, о котором вы еще ничего не слыхали; она дочь русского генерала; ей 20 лет, она резкая, как орел, сильная, как львица, и при этом очень женственный ребенок… Она поразительно зрела и готова к моему способу мышления… Кроме того, у нее невероятно твердый характер, и она точно знает, чего хочет, – не спрашивая ничьих советов и не заботясь об общественном мнении».

Безусловно, общественное мнение было шокировано таким своеобразным тройственным союзом – даже Мальвида, которая всю жизнь ратовала за равенство по лов и свободу воли, не могла его одобрить. «…И в конце концов это триединство! – писала она Лу. – Несмотря на то, что я вполне убеждена в Вашей нейтральности, при всем этом опыт моей долгой жизни, равно как и знание человеческой натуры, позволяют мне утверждать, что так это долго не может развиваться, что в самом лучшем случае серьезно пострадает сердце, а в худшей ситуации дружеский союз будет разрушен… – естество не дает себя одурачить, а связи существуют только в той мере, в которой мы их осознаем. Однако, если Вы, вопреки всему, это сделаете, я не усомнюсь в вас, я лишь хотела бы уберечь Вас от той почти неизбежной боли, которую Вы уже раз испытали». Однако неразлучная троица ни на кого не обращала внимания: как писал Ницше, «никто… не должен ломать себе голов и сердец над этими вещами, до которых только мы, мы, мы доросли и с которыми справимся, для других они могут лишь остаться опасными фантазиями». В мае 1882 года в Люцерне они фотографируются втроем – идея снимка принадлежала Ницше. Он же продумал композицию скандально известной фотографии: на фоне знаменитой швейцарской горы Юнгфрау (что в переводе значит «дева, девственница» – тонкий намек на неприступность Лу) стоит небольшая тележка, в которую впряжены Ницше и Рей, а в тележке восседает Лу с украшенным фиалками кнутом наперевес. Эта фотография вызвала такой гнев сестры Ницше Элизабет, что та сделала все, чтобы отвадить брата от Лу. Раз и навсегда решив, что Саломе – хищница и пожирательница мужчин, инфернальница, сеющая вокруг лишь черную похоть и раздоры, Элизабет распускала о ней грязные слухи, писала Лу – втайне от брата – оскорбительные письма. Гнилые семена упали на благодатную почву: Ницше и сам страдал от ревности к Рею, от «кошачьего эгоизма» Лу, от собственных страхов… Их дружба распалась; через несколько лет Ницше окончательно сошел с ума – последние одиннадцать лет он провел на попечении матери и сестры, не способный более ни на творчество, ни на любовь.