Татьяна Купер - Династия Тюдоров

Первым делом, как королева, Мария приказала освободить из Тауэра всех своих приближенных католиков – герцога Норфолка, Эдварда Кортинея и Стефана Гардинера. Последнего она сделала эпископом Винчестерским и лордом-канцлером. 3-й герцог Норфолк, Томас Говард, был, как мы помним, дядей двух жен Генриха VIII: Анны Болейн и Екатерины Говард, который играл ведущую роль в этих брачных махинациях, что и стало причиной его опалы и заключения в Тауэр. Но почему Мария его простила? Мало того, она восстановила его герцогство, назначила его в Совет, сделала графом Маршаллом на своей коронации, и даже одарила его землями в счет компенсации тех земель, которые у него отобрали. Но почему? Ведь он всегда открыто выступал против интересов ее матери, Екатерины Арагонской. Оказывается, он помог ей укрепиться на троне, отстранив от своей католической семьи протестантскую линию, к которой принадлежала принцесса Елизавета.

В самом начале своего восхождения к власти Мария выпустила прокламацию о том, что не будет принуждать своих подданных следовать ее религии. Но уже после коронации она отказалась от своих слов. Были арестованы и заключены в Тауэр такие ведущие реформаторы как Томас Кранмер, Джон Роджерс, Джон Хупер и Хью Латимер. А в октябре она собрала Парламент, на котором провозгласила брак своих родителей действительным и отменила все религиозные законы Эдуарда, как тот в свое время и предполагал.

Но как вписалась в эту новую политику ее сестра Елизавета, которая во время борьбы за престол поддержала сестру и проявила солидарность? Этот союз продлился недолго, так как ревностная католичка Мария видела в протестантке Елизавете потенциального врага. В первый месяц нового правления Елизавете удавалось избегать посещений католической мессы, которая была ей совершенно чуждой – ведь она была воспитана в другой вере. Протестанты интерпретировали идеи Библии в свете их собственного понимания, а не со слов Папы Римского, который сам объяснял им латинский текст книги. Но вскоре Мария предъявила сестре ультиматум, настаивая на том, чтобы та посетила мессу по их усопшему брату. Сначала Елизавета сопротивлялась, объясняя это тем, что служит в первую очередь Богу, а затем уже королю, и стала умолять королеву оставить ей право выбора. Но ответ Марии был неумолимым: «Моя сестра не имеет права быть еретичкой!» И когда Елизавета предъявила еще один аргумент: «Я не могу прийти на мессу без веры…», ее просто выгнали со двора.

Но затем Елизавета поняла, что быть в опале – не самая лучшая стратегия, и бросилась во дворце Ричмонд на колени перед королевой со словами: «Я много размышляла и сожалею. Когда я не могла заснуть ночью, я услышала ваш голос: «моя вера истинна и я с радостью умру за нее». Если моя любимая сестра-королева могла бы умереть за свою веру, тогда и я, Елизавета, должна прислушаться к голосу истины», после чего попросила дать ей священника, чтобы тот ей все объяснил. И да, конечно, она посетит мессу. Ей принесли гору книг, тексты Священного Писания, и, проведя над ними в уединении несколько дней, она вышла якобы просветленная с заявлением, что искренне готова принять ту веру, которую теперь считает истинной. Ведь в борьбе за жизнь лицемерие всегда было самым эффективным и доступным оружием.

Мария была вне себя от счастья – после всех колебаний между католицизмом и протестантизмом их отца Генриха, «наш Бог привел мою сестру к пониманию истинной веры!» Но ее восторги длились недолго. После мессы королеве доложили, что «Елизавета не отнеслась к мессе с должным уважением – она зевала, кашляла, разговаривала, переминалась во время причащения, смеялась со своим французским другом». И хотя такое трудно было простить, Мария все же оставила сестру при дворе – чтобы следить за ней и иметь возможность предотвратить заговор. Так что обе благополучно продолжали притворяться и разыгрывать из себя любящих сестер.

Но пока еще главной проблемой королевы была не сестра. В первые недели правления гнев Марии был направлен в основном на семью Дадли и Греев, а также лондонских чиновников. Причем ее возмущала не столько попытка захвата власти, сколько оскорбительные прокламации о её «незаконном рождении». Тем не менее, преследовать Греев она не собиралась. Генри Грей уже через три дня купил себе прощение за двадцать тысяч фунтов, а большинство сторонников Дадли отделались имущественными санкциями. К концу августа в Тауэре осталась лишь горстка узников. Мария намеревалась проявить милосердие, и из всех участников «заговора» были казнены только три человека, одним из которых был сам Джон Дадли, герцог Нортумберленд. 22 августа ему отрубили голову на той самой зеленой лужайке в Тауэре, где сложили головы Анна Болейн, Екатерина Говард и Эдуард Сеймур, которого он казнил всего лишь полтора года назад. Они и по сей день лежат все вместе – два обезглавленных герцога между двумя королевами, у алтаря часовни Святого Петра, под мраморным полом красно-зеленого цвета, цвета травы и крови…

Тогда же Мария была готова помиловать и леди Джейн Грей, но тут в дело вмешались послы испанского короля Карла V, требовавшие немедленной расправы. Находясь под их влиянием, королева оставила Джейн под стражей и 12 августа подписала акт обвинения в государственной измене, что в XVI-м веке означало неизбежный смертный приговор. Однако приводить его в исполнение Мария не собиралась и активно искала способы освободить Джейн, что вполне устроило бы английское общество, которое верило в ее невиновность. Режим ее содержания в Тауэре был относительно мягким – Джейн жила в доме коменданта в полном комфорте, окруженная родителями и слугами. Она вела переписку, принимала гостей и свободно беседовала с ними о религии и политике, и единственным неудобством был запрет на прогулки, однако она была совершенно уверена в скором помиловании.

Третий по счету суд над Джейн, ее мужем Гилфордом Дадли и его четырьмя братьями, а также над архиепископом-реформатором Томасом Кранмером состоялся 13 ноября. Он проходил в зале Гилдхолла под председательством сэра Томаса Уайта, мэра Лондона, и Томаса Говарда, герцога Норфолка. Осуждение стало лишь юридической формальностью – обвиняемые уже были лишены всех гражданских и политических прав и не отрицали своей вины. Все они были приговорены к смерти: мужчины к традиционному «подвешиванию, потрошению и четвертованию», а Джейн – к «сожжению заживо или обезглавливанию, на усмотрение королевы». Главным ее преступлением было то, что она подписывала документы как «Джейн, королева».

В момент восхождения на престол Марии было уже 37 лет. Время неумолимо подстегивало ее, и она пожелала выйти замуж и родить детей, таким образом оставив после себя католического наследника и отстранив от прямого престолонаследия протестантку Елизавету. Теперь она была самой выгодной невестой в Европе и могла выбрать себе кого пожелает. Именно вопрос замужества будет доминировать в течение первого года ее правления, вынося на обсуждение вопрос, может ли женщина быть и правителем, и женой. К тому же до сих пор оставался нерешенным баланс власти королевы и ее будущего мужа. Если Мария выйдет замуж, появится ли в Англии король? С этим вопросом страна еще не сталкивалась никогда.