Юрий Жуков - Люди сороковых годов

Иных я узнаю, другие мне внове. Летнее наступление далось армии дорогой ценой, многих ветеранов армия потеряла на пути от Луцка до Сандомира. Но вот я вижу шагающего к себе на виллу разведотдела полковника Соболева, с которым мы так часто встречались в боевой обстановке. Пробежал в оперативный отдел вечно торопящийся и сосредоточенный Никитин. А это кто такой? Батюшки, сам Володя Бочковский, неистребимый командир 2-го танкового батальона 1-й гвардейской бригады, которого, словно заговоренного, щадят все пули и снаряды вермахта: только ранят, но не убивают...

Не успеваем мы с ним наговориться вдоволь, как Володя вдруг молодцевато подтягивается и становится по стойке "смирно", держа руку под козырек, - по дорожке навстречу нам шагает неразлучная троица: сам командарм, его начальник штаба Шалин и член Военного Совета армии Попель. Я про себя фиксирую: на кителе у Катукова прибавилась Золотая Звездочка Героя Советского Союза, у Шалина - третий по счету орден Кутузова, на генеральских погонах Попеля появилась вторая звездочка - и он уже генерал-лейтенант...

- Вольно! - весело командует командарм, любуясь бравым танкистом, своим давним любимцем. - Как дела там у вас в бригаде сегодня, не начали предаваться кейфу от избытка комфорта?

- Никак нет, товарищ командарм, - звонко отвечает Володя, - даем двойную норму заданий по учебе и по уходу за матчастью.

- Правильно делаете. Но учтите: надо дать людям и отдохнуть малость, пока есть такая возможность, - говорит Попель. - Как там у вас с самодеятельностью? Готовите праздничный концерт?

- Готовим, товарищ член Военного совета. - Думаем, лицом в грязь не ударим...

Командарм зовет прогуляться по парку.

- Гляди, Володя, - обращается он к Бочковскому, - ты видишь этот дуб? Русь была еще языческая, а он уже рос...

Перед нами тысячелетнее дерево, как о том свидетельствует табличка, укрепленная чьей-то заботливой рукой. Огромное дупло когда-то было заложено кирпичом и залито цементом - для сохранности редкого дуба. Фашисты выворотили эту начинку.

- Наверное, клад искали, - брезгливо морщится генерал, и, обращаясь к Попелю, говорит: - Николай Кириллович, надо будет сказать нашим, чтобы поправили. Ведь этому дубу цены нет...

Поглядываю я исподволь на своих фронтовых друзей, и какое-то глубокое, теплое чувство охватывает душу - как все-таки выросли эти люди за три с лишним года войны! Да и не только они, вся армия выросла. Я вспоминаю свой недавний визит к пехотинцам Нехаева - ведь это профессора ближнего боя. Вспоминаю встречи с летчиками Покрышкина - каждый из них сильнее любого гитлеровского аса. А как закалились танкисты! Нет сейчас в мире армии, которая по силе, упорству и военной мудрости могла бы сравниться с нашей. И что самое примечательное, сила эта была обретена уже в боях, после тяжких военных неудач 1941 года, когда Гитлер, беседуя 4 июля с генералами своего верховного главнокомандования, хвастливо воскликнул: "Я все время стараюсь поставить себя в положение противника. Практически он войну уже проиграл. Хорошо, что мы разгромили танковые и военно-воздушные силы русских в самом начале. Русские не смогут их больше восстановить..."{84}.

С тех пор прошло всего три года. И вот уже Красная Армия стоит у ворот Восточной Пруссии, а советские танковые и военно-воздушные силы, которые Гитлер считал уничтоженными, готовятся к решающему удару по его рейху, который он считал тысячелетним. В сущности Красной Армии осталось добить Гитлера, и она его скоро добьет, хотя решение этой задачи потребует еще не малых усилий и - увы! - большой крови...

Жизнь в частях армии идет размеренным ритмом: ученья, политзанятия, уход за боевыми машинами, прием и размещение пополнений. В бригадах, корпусах - опытные военачальники, в штабе - поднаторевшие в своем деле оперативные работники, способные мгновенно уяснить замысел командарма и претворить его в точно разработанные графики движения войск. Поэтому, пока не возобновилась военная страда, Михаил Ефимович Катуков может позволить себе, наконец, - может быть, впервые за долгие месяцы, - нормально спать, по вечерам посидеть за книгой и даже сходить на охоту в выходной день. Это может прозвучать странно, но, как видите, даже на войне случаются выходные дни, хотя и крайне редко.

Я пользуюсь удачной возможностью, чтобы присмотреться поближе к этому незаурядному и самобытному человеку, наблюдая за ним в непривычной обстановке фронтового бивуака в час передышки между боями. И вот записи тех дней, сделанные вечерами во фронтовом дневнике. В них нашли какое-то отражение черты характера одного из выдающихся русских полководцев, который вышел из самых низов народа и, достигнув весьма высокого военного поста, остался таким же, каким знавали его в родном подмосковном селе в Коломенском уезде в старые годы.

* * *

6 ноября. По случаю предстоящего праздника командарм разрешил себе поохотиться на зайца. Ежели будет что-либо срочное, конечно, охота не состоится, но пока что все тихо. Генерал еще со вчерашнего вечера священнодействует: идет зарядка патронов. Китель с погонами и орденам.и снят, надет грубый свитер, поверх него - подтяжки. Со стола убраны все бумаги. Извлечены из походного ящика коробок с охотничьими патронными гильзами, мешочек с бездымным порохом, папиросная коробка с капсюлями. Пущены в ход и аптекарские весы (не те ли, что были подобраны в "пещере Лейхтвейса" за Волоколамском?) для дозировки пороха и дроби. Генерал весь вечер просидел за столом, набивая патроны с такой сосредоточенностью и усердием, словно это было делом величайшей государственной важности, видать, сильно он соскучился по охоте.

В поле мы выехали сегодня после обеда на "виллисе". С нами Шалин, которого командарм уговорил-таки принять участие в задуманном им деле. Поверх генеральской шинели Катуков подвязал простенький охотничий патронташ. В руках - трофейная двустволка, подарок комбрига Бойко.

Останавливаемся на пахоте. Сквозь низкие облака временами проглядывает солнце. Дует холодный ветер. Вокруг - узкие полоски индивидуальных полей: зябь, клеверище, озимь, тут же грядки еще не убранной капусты - раздолье для зайцев! Вокруг деревушки, перелески. Зайцы, как поясняет Катуков, прячутся в бороздах и в сухой траве, ожидая темноты, чтобы выйти на промысел. А спугнешь косого, и он пойдет петлять по пахоте...

Так и есть! Ошалевший заяц, напуганный голосами, выпрыгивает из канавки метрах в десяти от генерала. Резкий поворот, выстрел, второй - заяц перекувырнулся, бьет лапами, затихает... Есть почин!

Дальше охотники идут цепью: Катуков, Шалин, адъютант командарма, шофер. Два зайца уходят с подбитыми лапами. Уже под вечер удается подстрелить четвертого, Катуков присуждает его, по всем охотничьим правилам, Шалину: его выстрел был последним. Дома Катуков методично и старательно наставляет повара, как надо снимать шкуру с зайца, чтобы не попортить мех: из него же шапку можно сделать!..