Никита Михалков - Мои дневники

– Russian?

А Руднев, не раздумывая, абсолютно интуитивно, на всякий случай сказал:

– No.

С этого момента все шлюзы были открыты. Мы спокойно пьянствовали… Когда девушка ушла за очередной порцией текилы, я сказал Рудневу:

– Ну, Олег, либо надо уезжать, либо уж расслабиться и веселиться. А то глупо как-то… Чего мы сидим, потные, в ужасе, с пяти часов?

Начались танцы. Руднев замечательно пел на русском языке полуголым посетителям этого заведения. Сам себе аккомпанировал, взяв гитару у музыканта. Причем пел он действительно великолепно, хотя и про комсомольцев-добровольцев. И далее – весь тот репертуар, который и сделал его в свое время секретарем латвийского горкома.

Не буду детализировать эту историю.

Закончилось все замечательно – общим весельем, братанием, обниманием… Весь костюм Руднева был в масле, впрочем, как и у всех нас.

Проведя в общей сложности в этом прекрасном заведении часов семь, мы, очень довольные, хотя и взнервленные, сели в свои экипажи, чтобы ехать обратно…

Из того же, что произошло дальше, я понял, что на таких экипажах сюда приезжают только очень богатые и глупые туристы. Девушки всей толпой обступили наши экипажи в ожидании щедрых чаевых. И Руднев, уже за неимением ничего большего, достал из кармана огромную пачку открыток с фотографиями артистов советского кино и стал раздавать их вместе с фотографиями Красной площади и Мавзолея. Девочки брали открытки, цокали языками, спрашивали:

– Who is it?

– А! Это наши звезды! Стар!

– О! Star!

Кому-то достался Николай Губенко, кому-то – Жанна Болотова, кому-то – Нона Мордюкова, кому-то – Евгений Матвеев… Моих фотографий тогда еще на открытках не было, о чем я очень пожалел. (А потом, со временем, решил, что и хорошо, что не было, – мало ли в какой «келье» эта фотография окажется при посещении очередным советским человеком.)

Когда все девушки уже были наделены открытками и начали их рассматривать, пытаясь понять – кто это, и сравнивать, показывая их друг другу, мы, не сговариваясь, ткнули наших кучеров в спины. «Гони!.. Let s go! Drive!» Наши кареты сорвались с места.

Некоторое время девушки еще бежали за нами, размахивая открытками и, видимо, еще надеясь, что за открытками последуют и чаевые. Но уже клубы пыли, из-под колес экипажей поднимаясь к вечернему небу, их скрыли от нас!..

По телефону жена, которой муж врет, что он на работе, слышит специфический звонок в своей квартире.

Напивающаяся в Париже русская, из дворян. То и дело смотрится в столовый ножик, ища своего отражения.

Она же: «Какое жесткое мясо!» – это она говорит, пытаясь разрезать бифштекс обратной стороной ножа.

Олег Янковский в Булонском лесу. Останавливается возле каждого куста. Шел «на переговоры», но они все ни к чему не приводят… Вернулся в машину, изумленно вращая глазами: «Представляешь, потрогал сиськи – настоящие, полез ниже, а там х… вот такой…»

Во время очередной остановки я в зеркальце увидел, как неожиданно быстро между кустов замелькали ягодицы. Это «барышни» кинулись врассыпную. Показалась полиция. Олежек остался в одиночестве среди деревьев в кашемировом пальто.

Спрашиваю у югославки Иваны Жиган, говорящей по-русски:

– Как вы учили язык?

– Мой папа режиссер. Обожает Россию. Он там долго, еще до моего рождения работал. Когда я была маленькая, он любил меня баюкать, особенно когда выпьет. Придет ко мне в комнату, сядет на кровать, гладит по голове и тихо говорит:

– Ты только послушай, как это красиво: Елена Николаевна Расщупкина, Татьяна Викторовна Мухина, Наталья Степановна Самсонова… (и так далее).

Я слушала и за ним шепотом повторяла, ничего не понимая.

(По-моему, замечательно!)

Под Белой Церковью в степях многие русские офицеры кончали жизнь самоубийством. Их находили, потому что лошадь продолжала стоять над телом своего хозяина.

Какой там Бретон! Большего сюрреализма, чем славянский, невозможно придумать.

Отец радовался, что сын в гвардии и сидит тихо в Белграде (сам же он – хорват). Сына вместе с полком отправляют на фронт, отца же мобилизуют в Хорватии.

Феномен массовой культуры. Он последовательно вытравляет чувство Родины!

«Каждый человек достаточно жил, если умер как свободный».

Чтение монолога Робеспьера перед массой студентов. Забрали в полицию за экстремизм.

– Да какой у меня экстремизм?! Я артист и читал свою роль.

– Ну-ка прочти.

Начинает читать уже в полиции. У всех шок.

Мишель Морган в пиджаке из рюлекса. Все время у нее то серьги цепляются за воротник, то рукава за полы и за скатерть. Сумасшедшая ситуация, которая заканчивается гомерическим хохотом всех.

Нужно уважать то, о чем рассказываешь!

По отдельности все люди. В толпе – животные.

Это очень удобно и безопасно – прятать личную, индивидуальную ответственность в коллективной безличности и безответственности толпы.

По-моему, Хьюстон сказал, что он не знает никакого искусства, он просто рассказывает истории.

Одна из разновидностей ущербности – это когда для тебя ласковый взгляд начальника важнее, чем радуга над полем и лесом.

Уход через границу или побег – одновременно играя с ребенком.

История с коммерсантом-банкиром, которого за полмиллиона покатал летчик-испытатель, а посадил на землю свою машину еще за полмиллиона.

Набережная Grand Canal Venezia. Стоят две венецианки и долго о чем-то говорят (наплыв) …

Они же –100 лет назад, в тех же позах и о том же абсолютно (наплыв) …

400 лет назад – и опять они же и опять о том же…

ПНР на «свободную руку» человека, который жадно ест. Рука его отражает все эмоции, и намного более чувственно, потому что отраженно. Жизнь руки жадно насыщающегося человека.

Руцкой рассказал о том, как умирал его боевой друг. Он был обожжен. И его поместили в барокамеру, под колпак. Он попросил спирту, ему дали. Потом попросил гитару. Ему принесли. И он запел под этим колпаком.

С Александром Руцким

Так и умер с гитарой в руках под колпаком.

Венецию влюбленных все видели, а вот Венеция в детективе может быть как минимум забавна. С водными лыжами по каналам.

Замечательно. Карта Италии, по которой ползает муравей. По нему загадывают что-то… Или куда поехать, или еще что-то. Как идея – очень чувственно.