Юрий Сушко - Последний роман Владимира Высоцкого

– Когда у Иваненко родилась девочка, – вспоминал Золотухин, – меня как связующее звено между Высоцким и «гадюшником» (так мы называли посиделки актрис в гримерке) попросили поговорить с Высоцким о ребенке. Идем мы с ним по «Мосфильму», и я сдуру начинаю: «Володя, меня девки попросили поговорить с тобой о…» И тут он ко мне поворачивается и с перекошенным лицом как заорет во всю глотку:

– Это не мой ребенок! Не мой! Понял? Да пошли вы все на х…!

Хотя знал, уточнял Валерий Сергеевич, что ребенок его…

Девочку, родившуюся 26 сентября 1972 года, назвали Анастасией. А отчество – Владимировна. «Только один человек так мог ее назвать – Володя Высоцкий», – умилялась бабушка.

В 1977 году во время гастролей Таганки во Франции Татьяне удалось отловить в закулисье Марину, чтобы сказать:

– Знаете, я очень люблю вашего мужа…

– Я тоже очень люблю своего мужа, – со спокойным достоинством ответила Влади.

Незадолго до смерти, как рассказывал Иван Бортник, хмельной Володька в половине четвертого утра ввалился к нему с бутылкой виски под мышкой и говорит: «Поехали к Таньке, хочу на дочку посмотреть». Приехали, звоним в дверь – никого. Решили, что Татьяна у матери, отправились туда. А рядом отделение милиции – тут-то нас и загребли менты: «О-о-о! – говорят, – Жеглов, Промокашка!» И в отделение. А Володька на лавку и сразу спать. Но в конце концов, нас все же отпустили. Уже после его смерти Татьяна мне призналась, что была тогда дома и не открыла. «Ну и дура!» – заявил я ей. Ведь больше такого порыва у Высоцкого не возникало…»

Марина Влади, узнав лишь после смерти мужа о существовании его незаконнорожденной дочери, обреченно вздохнула: «Если это правда, пусть девочка носит его фамилию…» Но, не сдержавшись, в сердцах добавила: «Вот ведь ужас! Ну что за бляди! Сейчас все сразу станут Володиными женами!»

А неугомонные тетушки из таганского «гадюшника» разносили «горячие» вести: «Бабы, слыхали, Татьяна-то написала в местком заявление: «В связи с утратой кормильца прошу посодействовать…» – «А Власова что?» – «Галина не скажет ни словечка» – «Да нет, вроде одумалась Танька, забрала свое прошение…»

Еще при жизни Высоцкого Татьяна просила разрешения у его родителей дать дочери его фамилию. Но Нина Максимовна была категорически против. В отличие от своей матери повзрослевшая Анастасия была лишена амбиций и считала, что вообще не стоит ничего афишировать, все это сугубо внутрисемейное дело: «Мне не нужна фамилия Высоцкого».

Когда дела киношные, театральные, семейные и прочие гнали Марину домой, Высоцкому оставалось тихо злиться и изливать свою тоску бумаге и гитаре. Или хватать телефон – и требовать Париж!

Маринина мама, наблюдая за дочерью во время телефонного разговора с Москвой, безошибочно угадывает: «Ты влюблена…» Наплевав на возможную чопорность семейства Поляковых, Высоцкий пишет отчаянно-нежное письмо будущей теще: «Дорогая Милица Евгеньевна!..» Потом мама чуть ли не каждый день перечитывала дочери письма Высоцкого, поскольку та еще не умела бегло читать по-русски.

А он пытался «от себя бежать, как от чахотки…». Без предупреждений и звонков внезапно (даже для себя) улетел на самый «край края земли» – в Магадан, где в местной газете трудился друг-приятель Кохановский. Высоцкому казалось, что именно Гарик был способен понять все его проблемы. «Проговорили мы всю ночь, – вспоминает Кохановский. – Тогда я узнал, что Володя влюбился в Марину Влади. Но я как-то не придал особого значения этой новости, так как родилась она, насколько я мог понять, во время… загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все, что угодно, и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул. Я подумал, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое…»

На прямой вопрос друга: «Было?» Высоцкий смущенно ответил: «Нет, еще ничего не было. Но кажется, будет…»

А с раннего утра он чуть ли не силой поволок Игоря на местный почтамт: «Звоним Марине в Париж!»

Представляете себе прямую линию Магадан – Париж в конце 60-х ХХ века?!. То-то. Но Высоцкому удалось обаять местную телефонистку, наговорив ей массу комплиментов. Она связалась с Москвой. Там посмеялись и сказали, что все сделают, но только если разговор с Парижем закажет сам Ален Делон. Или в крайнем случае Бельмондо. Ни на того, ни на другого тогдашний Высоцкий явно не тянул. «Володя был с хорошего похмелья, – скептически поглядывал на своего друга Кохановский. – Это было заметно даже непосвященному в происходящем накануне. К тому же он был небрит – с утра не мог заставить себя побриться… Володя как-то быстро успокоился и стал рассказывать, какой Марина в Москве произвела фурор и как за ней все увивались… и как она всем этим знаменитостям предпочла его… И все повторял: «Нет, еще ничего не было. Но кажется, будет…»

Потом он уговорил Кохановского непременно дозвониться «Люсечке» и сообщить ей, что он у него, в Магадане, и что у него все в порядке, волноваться не надо. Людмила сухо сказала, что уже давно разучилась волноваться. Но все же попросила передать, что Володю ждет съемочная группа в Одессе.

В Одессе артиста Высоцкого действительно ждали. Заканчивались съемки «Интервенции». Но он был способен думать только о Марине. Или, может, это помогало входить в образ? Он был суров, неразговорчив, нелюдим. А потому шокировал Инну Кочарян, когда на пляже вдруг признался: «Иннуля, надо поговорить… Слушай, у меня роман с Мариной Влади…» Когда об этом узнали и другие, все просто умирали от хохота: «У него роман с Мариной Влади! Это какая такая Марина Влади? Подпольная кличка «Как ее зовут?»

Никто не верил. И напрасно…

«Это была необычная любовь, – был искренне убежден Всеволод Абдулов. – Мне посчастливилось видеть эту удивительную, великую любовь двух красивейших людей, я помню, как она вспыхнула в одночасье… Мы с Высоцким снимались в Одессе, он то и дело уезжал в Москву играть спектакли. И вот однажды он приехал с каким-то особым блеском в глазах и стал мне рассказывать про Марину. Это было заразительное чувство, и любовной волной тогда накрыло многих Володиных товарищей».

Видимо, поддавшись опасной революционной романтике «Интервенции», Владимир подкатился к Ольге Аросевой с необычной просьбой: из Закарпатья, куда артистка время от времени летала на съемки «Трембиты», отправить письмо Марине во Францию. «Мужественному подпольщику Бродскому» тогда казалось, что вести почтовую переписку с зарубежьем из приграничного края было надежнее, нежели из Одессы. Актриса с его доводами согласилась и взяла на себя роль матерого почтальона-нелегала. Да и как было ему отказать: «Володя в элегантном белом костюме, черном галстуке и соломенном канотье, подвижный, дерзкий, певучий, именно таким великолепным мужчиной нам и казался».