Рина Зеленая - Разрозненные страницы

Сегодня пошли к бухте, хотели сделать несколько снимков.

По заливу часто проносятся упряжки собак. Вот наконец из-за сугробов показалась упряжка! А вот и каюр, очень высокого роста, в малице, в капюшоне, почти закрывающем его загорелое лицо. Он увидел нас и позволил сфотографировать себя, картинно развернув упряжку веером.

После того как он убедился, что снимок сделан, он встал на колени на нарты и погнал собак. Обернувшись в последнюю минуту и кивнув на аппарат, крикнул:

– «Киев»? Хороший аппарат.

– Вот это да! – воскликнули мы.

– Этого я не ожидал! – сказал фотограф Миша.

Вечером, на концерте, мы увидели нашего каюра. Он сидел в пятом ряду, в синем костюме, элегантный, выбритый, рядом со своей женой. Это был начальник экспедиции, профессор С. из Ленинграда.

Вечером в гости к нашим хозяевам приехал работник рыбного комбината, расположенного на побережье океана, довольно далеко от Тикси.

– У нас Арктика как коммунальная квартира – все знают, что сегодня в Тикси ваши концерты. Вот я и выехал в Тикси.

Обычно сюда на собаках доходят за сутки, за двое. Он шел шесть суток, «пурговал», как говорят здесь.

Выезжая в далекий путь, здесь нужно быть готовым ко всему. Только что было ясно и тихо, как вдруг завыл ветер, завилась метель, все смешалось – и земля, и небо. Не видишь собственной вытянутой руки. Дальше ехать нельзя, а то унесет в бухту. Нужно остановиться, лечь среди собак, положить сверху нарты, закрыться и ждать столько, сколько захочет природа – день, два, неделю. Потом все так же внезапно станет снова спокойно и ясно. Можно продолжать путь.

Гость с рыбного комбината рассказал, что от рыбозавода до города, чтобы обозначить дорогу, расставлены вешки. Так как леса здесь не найдешь, то на дорогах ставят вешки из крупной рыбы, вмороженной в лед. Нельма годится для этого, осетр, чир – огромные рыбины метра по три; их издалека видно: «Чего-чего, а рыбы тут хватает».

31 марта

Перелет Тикси – Кресты Колымские. Вылетаем ночью. Перелет предстоит очень продолжительный. Может быть, за один день и не долетим.

Опять переставляю часы. После концерта сегодня не ложились. Вылетаем ночью. Как хочется спать!

Но вот фары в окошко. Пришли машины. Едем на аэродром, идем к самолету. Снег под ногами звенит.

Северное сияние кружится над головой. На востоке уже неширокая, розово-зеленая полоса зари – предвестница вечного дня. Опять грузят наши проклятые вещи в самолет. Самое ужасное в перелетах – это наши вещи. Каждый день в новом месте их вытаскивают из самолета, грузят на машины (ведь это все вещи, нужные для концертов). Каждый раз их нужно упаковать, собрать, ничего в самолете не забыть, повезти на концерт, там разложить, выгладить, увезти с концерта, уложить в общежитии, где ночуем, не забыть, отвезти опять на аэродром, погрузить на самолет. И так все дни и все ночи!

Летим. Все сидят на своих местах. Быт настолько устоялся, что все у каждого, вплоть до рукавиц, лежит на своем месте, иначе – беда, если что-нибудь потеряется, ну, например, шапка!

Каждый раз, когда мы возвращаемся в самолет, он настолько промерзает на этом лютом морозе, пока ждет нас, что проходит некоторое время, пока он прогревается. Вот гасят свет. 3 часа ночи. Все, приудобившись, засыпают. Я одна сижу, читаю при свете «персональной» лампочки. (Спать в самолете никак не могу научиться за столько лет полетов.) Все, все спят! Посапывают сладко, в самых смешных, трогательных, беспомощных позах. Можно спать спокойно: самолет ведет Герой Советского Союза К. Михаленко.

Проходит четыре томительных часа. Самолет снижается, хотя остановки не предполагалось. Оказывается, берем бензин в Чокурдаке. Летим дальше. Еще четыре часа лететь.

– По левому борту Скалы-Пальцы, – сообщает бортмеханик.

Надо посмотреть скалы. Расчищаю свое стекло. Внизу, правда, на круглых холмах, по гребню, как циклопический частокол, стоят огромные, будто поставленные людьми, одинаковые камни. Если бы не моя необразованность, я бы утверждала, что это дольмены или кромлехи, или, как их там называют, – первые произведения искусства доисторических людей. Это плато между рекой Аланзеей и Индигиркой (записываю на всякий случай, вдруг кто-нибудь из друзей захочет слетать сюда – посмотреть).

Под крылом – необъятная Колыма! Это устье. Здесь река впадает в море Лаптевых. Здесь якутский казак Семен Дежнев, выйдя из устья реки Колымы, летом 1648 года прошел через Берингов пролив на дощанике, с парусом из звериных шкур, обошел Чукотский полуостров, доказав, что Азия на востоке не соединяется с Америкой.

Здесь родина редчайшей птицы – розовой чайки. Те, кто видел их, рассказывают, как необыкновенно это зрелище – чайки, летящие точно нежные, легкие, кружащиеся лепестки роз. Все это я вычитала в книжке, которую мне дал бортмеханик. Я этих чаек не видала.

Температура минус 36°. Отморозила щеку.

2 апреля

Кресты Колымские. Здесь все, как везде: белая пустыня, только еще печальнее.

Концерты шли до ночи.

Кресты Колымские. Опять утро. Встали в 4 часа и снова идем на аэродром.

Летим. Никак не можем успокоиться: мы здесь, мы видим, как нужно людям живое искусство.

Нет, Арктика не ледяная пустыня! Это край вдохновенного труда, новой техники, высокого патриотизма! Не могу найти слов, которые мне нужны сейчас, – все попадаются какие-то стертые, зажеванные, а я хочу говорить самыми лучшими словами о людях, живущих здесь: летчиках, врачах, педагогах, шахтерах, в глубине вечной мерзлоты добывающих тепло. Этим людям как хлеб необходимо искусство. Сюда должны в первую очередь посылаться лучшие кинокартины, как можно больше концертных бригад, лекторов, музыкантов, поэтов.

Летим над горами, над перевалами. Хорошо хоть нет этой чертовой белой тундры внизу. Не отрываясь смотрю в окно. Снег внизу желтый на гребнях, лиловый на склонах, серый, розовый – целая симфония красок! Летим высоко, 2000 метров. И вдруг за перевалом – вот он, под нами, насколько хватает глаз – Ледовитый океан. Все спят. Из кабины выходит командир корабля.

– Кто хотел видеть айсберги?

Кто-то просыпается. Я начинаю судорожно расчищать замерзшее стекло своего окошка. Его очищают кусочком плексигласа. Толстый снег тает от нашего дыхания. У меня стекло сегодня не замерзает. Я смотрела все время в окно, искала айсберги. Оказывается, эти неинтересные пузыри на поверхности океана и есть вмерзшие айсберги в проекции (вид сверху).

Опять горы внизу. Хочу увидеть всю панораму, иду в кабину пилотов. Быстро возвращаюсь на свое место: нет, человеку вредно глядеть на такие космические безбрежности. Смотрю в окно. Пусть хоть что-нибудь! Пусть будет видно хоть что-нибудь живое, ведь не над луной же мы летим? И, словно в ответ на мою мольбу, я вижу на берегу океана черную точку. Здесь живет человек, колхозник, промышляет зверя. Здесь его яранга.