Рина Зеленая - Разрозненные страницы

Я поняла, что мы погибли. Ничто не сможет остановить К.Т.Т. Мужчины стали обкалывать ступени, чтобы можно было хоть как-то поставить ногу. Это был долгий и тяжелый труд. Но все-таки они ползли все выше, по временам подтягивая нас за собой: один толкал нас вверх, как куль с овсом, другой тянул к себе за руки в наших шубах и валенках. Так продолжалось это бесконечное восхождение – долго, долго. Не верилось, что когда-то будет последняя ступень.

И все-таки они нас преодолели, и мы на колокольне! Стоим наверху на огромной каменной площадке. Колоколов, разумеется, нет. Перед нами на все стороны света огромные проемы. Мы бросаемся и смотрим во все стороны: куда хватает глаз с этой высоты – безбрежные просторы. Каждый из нас занимает отдельный сектор, потом меняемся и кричим от восторга. Это нельзя сравнить ни с чем, даже с кинокадром. Если бы сейчас из-за ближнего темного леса выехал Илья Муромец или Алеша Попович – никто бы не удивился: перед нами была Русь. Снег со стороны запада вдруг стал розовым. Все бросились туда, орем от опьянения этакой красотой, этаким чудом. Людмила вдруг смотрит на часы и говорит рассудительно: «А ведь это вечер наступает, наверное. Нам ведь далеко идти». В это время К.Т.Т. подходит к нам, оглядывает всех внимательно и сообщает: «Сейчас я смотрел вниз, говорю серьезно: я лично вам отсюда спускаться не советую».

Стали мы сначала очень смеяться, потом подошли к краю лестницы и смеяться перестали: перед нами была ледяная пропасть без ступеней. За это время все затекло и заледенело. Надо было на что-то быстро решаться, чтобы сегодня успеть вернуться. Спуск проводился решительно. Один из них каким-то образом сползал вниз и затыкал собою узкий проем в стене, другой сбрасывал нас поочередно на него, а тот обязан был удержаться и удержать нас. Все остались живы.

Когда мы все были внизу – долго стояли и смотрели вверх, не веря себе, что были там. Однако розовый цвет уходил, и снег становился голубым. Вечер кончался, надо было быстро бежать. Протоптанная дорога кончилась, и мы побежали по целине.

Довольно медленно бежали: валенки, которые были мне и Людмиле велики, на каждом шагу оставались в снегу, и каждый раз их надо было оттуда вытаскивать. Мы проваливались по пояс, но шли и смеялись, и было ощущение счастья и громадного воздуха и надежды. Мужчины соображали, где дорога, куда идти, а мы только думали, как бы не провалиться совсем. И все-таки мы дошли. Уж ночь была, когда мы добрались. Никто не беспокоился о нас, волков и разбойников тут не водилось, и мы пили чай с большим удовлетворением и с медом, обжигаясь или наливая на блюдечко, наслаждаясь, будто после проделанной работы или выполненного большого нужного дела.

Трудно поверить, но у меня теперь нет ни одной фотографии, где я была бы снята с Любовью Петровной Орловой. Ни одной. А могло быть сто.

Долгое время мы жили в Москве на одной улице и в одном доме. Я часто видела, как она выпархивает из своего подъезда и, минуя редко просыхающие лужи, влетает в приехавшую за ней машину…

Всегда быстрая и спокойная. Я никогда не видела ее взвинченной или вялой. Казалось – какой-то «автопилот» управляет ее действиями. И всегда собранная, всегда в форме.

Мы не были друзьями-приятелями. Но всегда, по-моему, ощущали приязнь и удовольствие видеть друг друга. Между прочим, Любовь Петровна, при всей ее открытости и доброжелательности, не любила бесцеремонности в отношениях. Есть актеры, которые хотят вас обнять, похлопать по плечу, поцеловать. Встречаясь же с Любовью Петровной, они, ощущая ее дружелюбие, интерес, участие, тем не менее невольно удерживали себя от нее как бы на расстоянии вытянутой руки.

Снимаясь с Любовью Орловой на «Мосфильме» в «Светлом пути», я не раз восхищалась ею – ее профессиональным мастерством, ее выдержкой. Ни капризов, ни придирок. Еще раз, еще дубль – все, как скажет режиссер. В студии холодище. А оператор: «Еще света прибавьте на грудь Любови Петровны, а лицо не трогайте. Так, хорошо… А сейчас отдохните: у нас пленка кончилась». Скорее теплую шаль на плечи – и в гримуборную. Так и не сняли этот кадр. Даже Абдулов не выдерживает: «Самые страшные люди – это операторы, я бы вообще не пускал их на студию. Как только все готово, можно снимать – у них пленка кончилась, перезарядка!»

А Орлова улыбается и не злится.

В те годы на съемках было далеко не так, как сейчас, – тяжело было всем работать. Ну и что? Работали, да еще как. И увлеченно, и радостно.

За годы нашего знакомства у нас было немало встреч, разговоров.

Однажды Любовь Петровна рассказывала мне (мы сидели у нее в кабинете) о своих съемках в картине «Веселые ребята». Она уверяла меня, что не было бы такой киноактрисы – Любови Орловой, не сделай ее «своими руками» режиссер Григорий Александров. Естественно, я с этим согласилась: всегда режиссеры «делают» актрис. «Нет, – сказала она, – вы не поверите: у меня не было лица. Понимаете? Меня нельзя было снимать». И она рассказала, что все операторы отказались ее снимать – настолько она была нефотогенична. Ее словам трудно было поверить: она всегда великолепно, безошибочно получается на экране. Любовь Петровна вскочила и сказала: «Я вам сейчас докажу, если вы не верите! Смотрите на мои щеки!» – «Ну, смотрю. Очень хорошие щеки». – «Да вы что?! Их нет. На экране они проваливались совсем. Вместо них были тени и ямы. Да что говорить! Сейчас я вам покажу снимки, которые я никогда никому не показывала. Вот, полюбуйтесь». И она протянула мне пачку фотографий. Я была поражена: лицо на них ее – и не ее. Она еще и еще показывала эти первые свои фотопробы у Александрова – одна хуже другой. И, довольная моей растерянностью и изумлением, стала объяснять, сколько мучений претерпели операторы, пока Григорий Васильевич не разъяснил им, в чем дело и как надо ставить свет, чтобы не искажать лицо, а сделать его выразительным. Она, как девчонка, размахивала фотографиями перед моим носом и хохотала: «Ну, что? Теперь поверили?»

…Так и бежали наши жизни рядом, то разделяясь (одна с концертами – в Донбасс, другая – в Караганду; одна – в Париж, другая – на Северный полюс), то сталкиваясь на улице, или в Колонном зале Дома союзов, или в Ленинграде – на юбилее Дома искусств, а потом снова на студии…

Во время войны я встретила ее в Алма-Ате. 14 марта 1942 года, перед моим отъездом на фронт, Любовь Петровна написала в моем альбоме: «Риночка! Мы с Вами встречались в мирное время и во время страшных минут войны. Желаю Вам самого хорошего. Успеха! Здоровья! Покоя душевного и волнений творческих. Теперь мы расстаемся с Вами. Надеюсь увидеть Вас в мирной обстановке во Внукове! Ваша всей душой Л. Орлова».