Питер Гай - Фрейд

Что касается самого Фрейда, он подумывал о том, чтобы не брать всех больных. В 1921-м мэтр говорил Блумгарту, что принимает лишь очень ограниченное число пациентов или учеников, а если точнее, то шестерых, хотя в некоторые месяцы того года, несмотря на усталость, он принимал по десять человек. «Я старик, и у меня есть полное право на спокойный отдых», – писал основатель психоанализа Блумгарту с неким мазохистским удовольствием, как это с ним часто случалось в последнее время, рассуждая о своем преклонном возрасте. Перефразируя немецкую поговорку, что хлеб важнее искусства – Die Kunst geht nach Brot, – он писал Джонсу, что работа пожирает науку. Однако Фрейд не уходил на покой. Он вносил весомый вклад в будущее психоанализа, руководя тем, что обычно называл самоанализом будущих психоаналитиков. И, что еще важнее, несмотря на хаос, царивший как во внешнем мире, так и в его душе, мэтр завершил серьезную переработку своей психоаналитической системы, начатую пять лет назад.

Интерес Фрейда к работе, контрастировавший с его заявлениями о приближающемся дряхлении и деградации, стал не просто внутренним ответом на улучшившееся питание, появление новых пациентов и заграничные сигары. Работа была для основателя психоанализа также способом побороть печаль. Ирония заключалась в том, что после наступления мира мэтру пришлось не раз столкнуться с тем, от чего его почти полностью избавила война, – со смертью. По сравнению с ней материальные трудности казались банальными. В начале 1920 года, выражая сочувствие Джонсу по поводу смерти его отца, Фрейд задавал риторический вопрос: «Вы можете вспомнить время, которое было бы так наполнено смертью, как наше?» Он считал, что старшему Джонсу повезло умереть быстро, не дождавшись, «пока его постепенно сожрет рак». В то же время он осторожно предупреждал Джонса, что того ждут нелегкие времена: «Вскоре вам предстоит понять, что это для вас значит». Фрейд вспомнил, как сам оплакивал отца почти четверть века назад: «Я был примерно в вашем возрасте (43), когда умер мой отец, и это перевернуло мне душу».

Первой смертью среди ближайшего круга Зигмунда Фрейда, хотя и не перевернувшей его душу, стало ужасное самоубийство ученика Виктора Тауска. Основатель психоанализа воспринял ее с медицинским, деловым хладнокровием. Тауск, переключившийся на психоанализ после занятий юриспруденцией и журналистикой, быстро выдвинулся в психоаналитических кругах Вены благодаря нескольким статьям и блестящим вводным лекциям, которые Фрейд особо упомянул в официальном некрологе. Но опыт войны оказался для Тауска непосилен, и мэтр открыто приписывал его душевное расстройство тяготам военной службы. Однако дело было не только в крайней усталости. Тауск любил женщин. Как мы помним, перед войной у него, по всей видимости, случился роман с Лу Андреас-Саломе. Он был разведен, несколько раз обручался с разными дамами и теперь собирался жениться снова. Давно пребывавший в депрессии и все больше терявший рассудок, Тауск обратился за помощью к Фрейду, но получил отказ. Раньше мэтр всегда поддерживал Виктора, как материально, так и морально, но теперь отправил его к Хелен Дойч, своей молодой последовательнице, которая сама проходила у него психоанализ. В результате получился сложный треугольник, из которого не вышло ничего хорошего: Тауск говорил с Дойч о Фрейде, а Дойч говорила с Фрейдом о Тауске. В конечном счете победила депрессия Тауска, и 3 июля 1919 года он с извращенной изобретательностью умудрился одновременно повеситься и застрелиться. «Тауск, – извещал Фрейд Абрахама три дня спустя, – несколько дней назад застрелился. Вы должны помнить его поведение на конгрессе». В прошедшем сентябре в Будапеште у Тауска случился довольно необычный приступ рвоты. «Он был раздавлен прошлым и пережитым на войне; на этой неделе ему предстояло жениться, но он больше не мог справиться с собой. Несмотря на свой значительный талант, для нас он был бесполезен».

«Этиология» самоубийства Тауска, с таким же хладнокровием писал Фрейд Ференци по прошествии нескольких дней, была «неясной, возможно психологическая импотенция и последний акт его инфантильной битвы с призраком отца». Основатель психоанализа признался, что, «несмотря на признание его талантов», сам он не нашел в себе настоящего сочувствия. Фактически Фрейд ждал почти месяц, прежде чем сообщить Андреас-Саломе о кончине «бедного Тауска», повторив почти слово в слово то, что говорил Абрахаму. Фрау Лу была удивлена новостью, но понимала и в целом разделяла точку зрения мэтра. Андреас-Саломе пришла к выводу, что Тауск был чем-то опасен для Фрейда и для психоанализа. Фрейд сказал ей, как и всем остальным, что Тауск стал для него бесполезен, но, если судить по тому, как основатель психоанализа в своем письме перешел от самоубийства Тауска к собственной работе, ученик после смерти все-таки сослужил ему службу: «Теперь я… наткнулся на странную идею посредством влечений и теперь должен прочесть все, что к ней относится, например Шопенгауэра, – впервые». Вскоре он выскажется на тему смерти, причем не только смерти Виктора Тауска и других людей, но как универсального явления.

Каким был черствым ни казалось отношение Фрейда к своему несчастному, заблудшему ученику, реакция мэтра на другую смерть, Антона фон Фройда, показала, что его чувства нисколько не атрофировались. У фон Фройда случился рецидив рака, как он и опасался. Несчастный умер в Вене в конце января 1920 года в возрасте 40 лет. Памятником ему стали щедрая поддержка психоаналитического движения и особенно издательство. Но фон Фройд был другом Фрейда, а не просто покровителем психоанализа. Мэтр ежедневно навещал его во время болезни и информировал Абрахама, Ференци и Джонса о его неостановимом угасании. В письме, написанном на следующий день после смерти друга, Фрейд признавался Эйтингону: «Для нашего дела это тяжелая потеря, для меня – острая боль, но к которой я мог привыкнуть в течение последних месяцев», когда фон Фройд агонизировал. «Он нес свою безнадежность с героической чистотой, не обесчестил психоанализ» – другими словами, умер так, как умер отец Фрейда, и так, как надеялся умереть сам Фрейд.

Смерть Фройда, хотя ее и можно было предсказать за несколько месяцев, потрясла основателя психоанализа, но еще бо2льшим потрясением стала внезапная кончина дочери Софи, его «дорогой цветущей Софи», которая умерла через пять дней после Фройда от инфлюэнцы, осложнившейся воспалением легких. Она была беременна третьим ребенком. Софи Хальберштадт была такой же жертвой войны, которая оставила беззащитными перед инфекцией миллионы людей, как и убитый на фронте солдат. «Я не знаю, – писал Фрейд Ката Леви в конце февраля, – вернется ли к нам когда-нибудь радость. Моя бедная жена совсем разбита». Хорошо, что у него слишком много работы и мало времени, «чтобы должным образом оплакивать мою Софи». Со временем основатель психоанализа смог оплакивать дочь так, как считал необходимым, но семья никогда не оправилась от своей потери. Восемь лет спустя, в 1928 году, в письме с соболезнованиями жене Эрнеста Джонса Катарине по поводу смерти ее дочери Марта Фрейд вспомнила о своей утрате: «Прошло уже восемь лет после смерти нашей Соферль, но меня всегда потрясает, когда что-то подобное случается у наших друзей. Да, тогда я была так же разбита, как вы теперь; мне казалось, что чувство безопасности и счастье ушли навсегда». А еще через пять лет, в 1933-м, когда поэтесса Хильда Дулитл (Х. Д.) – одна из основательниц имажинизма – во время психоаналитического сеанса у Фрейда вспоминала последний год войны, мэтр сказал, что запомнил эпидемию из-за смерти любимой дочери. «Она здесь», – сказал он и показал мне крошечный медальон, который носил пристегнутым к цепочке для часов».