Питер Гай - Фрейд

Фрейд помогал себе философскими размышлениями и психоаналитическим языком. «Потеря ребенка, – писал он Оскару Пфистеру, – кажется тяжелым нарциссическим ударом; должная печаль, вне всякого сомнения, придет позже». Он не мог вынести «неприкрытую жестокость нашего времени», которая не позволила Фрейдам присоединиться к своему зятю и маленьким внукам в Гамбурге. Поезда не ходили. «Софи, – писал Фрейд, – оставляет двух сыновей, шести лет и тринадцати месяцев, и безутешного мужа, который теперь дорого заплатит за счастье этих семи лет. Это было внутреннее счастье их двоих, а не внешнее: война, вторжение, ранение, разорение не лишили их храбрости и присутствия духа… а завтра ее кремируют, нашего бедного удачливого ребенка!» Фрау Хальберштадт, матери вдовца, основатель психоанализа сказал: «Я знаю, что мать ничем не утешить, а теперь понимаю, что и отца тоже». В прочувствованном письме с соболезнованиями убитому горем зятю Фрейд говорил о «бессмысленном, жестоком поступке судьбы, который лишил нас Софи». Тут некого винить, не о чем размышлять. «Следует лишь склонить голову под ударом, как беспомощное человеческое существо, с которым играют высшие силы». Он заверил Макса Хальберштадта в неизменности своих чувств и просил считать себя его сыном. И подписался кратко и печально – папа.

Какое-то время Фрейд пребывал в меланхолии. «Это большое несчастье для нас всех, – писал он в Будапешт Лайошу Леви, мужу Ката, – боль для родителей, но сказать тут нечего. Ведь мы знаем, что смерть – это часть жизни, что она неизбежна и приходит, когда захочет. Мы были не очень веселы даже до этой утраты. Конечно, пережить своего ребенка – неправильно. Судьба не соблюдает даже этот порядок старшинства». Конечно, Фрейд бодрился. «Не беспокойтесь за меня, – заверял он Ференци. – Я все тот же, хотя еще больше устал». Несмотря на все страдания, которые принесла ему смерть Софи, она не изменила отношение мэтра к жизни. «Несколько лет я был готов к утрате сыновей; теперь потерял дочь. Поскольку я самый убежденный из атеистов, мне некого винить, и я знаю, что не существует места, где это обвинение можно предъявить». Он надеялся на утешительную силу повседневных занятий, но… «Глубоко внутри я чувствую глубокую нарциссическую травму, которую мне не преодолеть», – признался основатель психоанализа. Он оставался непоколебимым безбожником, решительно не желавшим отказываться от своих убеждений ради утешения. Фрейд предпочитал работать. «Вы знаете о постигшем меня несчастье, и оно действительно угнетает, – писал мэтр Эрнесту Джонсу. – Эту потерю невозможно забыть. Но давайте отвлечемся на секунду, жизнь и работа должна продолжаться, пока мы существуем». Точно так же он держался с Пфистером: «Я работаю столько, сколько могу, и благодарен за это отвлечение».

Основатель психоанализа действительно работал, и это его действительно отвлекало. На первом после войны психоаналитическом конгрессе, который состоялся в Гааге в начале сентября 1920 года, Фрейд прочитал доклад, расширявший и в какой-то степени пересматривавший его теорию сновидений. Это было важное событие: мэтр взял с собой на форум дочь Анну, которая тоже вскоре станет психоаналитиком, а в докладе очертил идею навязчивого повторения, занимавшую важное место в теории, подготавливаемой им к публикации. Конгресс в Гааге стал волнующим воссоединением фрейдистов, которые всего два года назад официально считались смертельными врагами. Было что-то трогательное в этой встрече, когда полуголодных психоаналитиков из побежденных стран потчевали и чествовали на обедах и приемах гостеприимные голландские хозяева [195]. Англичане, вспоминал Эрнест Джонс, устроили для мэтра и его дочери Анны ланч, на котором фрейлейн Фрейд «произнесла короткую изящную речь на очень хорошем английском». Это было многолюдное и веселое собрание: 62 делегата и 57 гостей. Лишь немногие психоаналитики скатились до шовинизма – американские и английские представители считали совершенно естественным сидеть рядом с немецкими, австрийскими и венгерскими коллегами. Хотя, конечно, в 1920 году встреча в Берлине была бы невозможной, несмотря на энергичные усилия Абрахама. Не подверженные ксенофобии англичане и американцы все еще не испытывали теплых чувств к немцам, но всего через два года по настоянию Абрахама Международная психоаналитическая ассоциация выбрала местом проведения следующего конгресса столицу Германии, и он прошел без каких-либо политических обвинений. Это был последний конгресс, на котором присутствовал Зигмунд Фрейд.

В первые послевоенные годы мэтр писал мало. Из-под его пера вышли статьи о гомосексуальности и о том любопытном явлении, которое его всегда интересовало, – телепатии. Кроме того, он опубликовал три небольшие книги: «По ту сторону принципа удовольствия» (1920), «Психология масс и анализ «Я» (1921) и «Я» и «Оно» (1923). Во всех трех работах едва ли наберется больше двухсот страниц, но их объем обманчив – именно они заложили основу структурной модели [196], которой Фрейд оставался верен до конца жизни. Основатель психоанализа разрабатывал эту модель с конца войны, занятый заказом какао и одежды из Англии и проклиная испорченную авторучку. «Где моя метапсихология?» – риторически вопрошал он Андреас-Саломе. «Она остается, – писал мэтр фрау Лу с большей откровенностью, чем когда бы то ни было, – ненаписанной». Фрагментарная природа собственного опыта и спорадический характер идей не позволили ему систематически изложить материал. «Но, – успокаивающе прибавил мэтр, – если я проживу еще десять лет и все это время буду способен работать, если не буду голодать, если меня не изобьют до смерти и если я не буду слишком утомлен несчастьями своей семьи или всего, что меня окружает, – чересчур много условий, – то я обещаю дополнить ее». Первой такой работой станет «По ту сторону принципа удовольствия». Эта тонкая брошюра и еще две, которые за ней последовали, продемонстрировали, почему Фрейд не стал публиковать свою разрекламированную и так долго откладывавшуюся книгу по метапсихологии. Он значительно усложнил и переработал собственные идеи. Не в последнюю очередь потому, что в них недостаточно места было уделено смерти – а если точнее, он не включил в свою теорию то, что эти идеи должны были сказать о смерти.

Трудно удержаться от искушения и не рассматривать последнюю психоаналитическую модель Фрейда с ее упором на агрессию и смерть как реакцию на пережитые за эти годы страдания. В то время Фриц Виттельс, первый биограф Зигмунда Фрейда, писал: «В 1920 г. [своей работой «По ту сторону принципа удовольствия»] Фрейд удивил нас открытием, что у всех живущих людей помимо принципа удовольствия, который со времен эллинистической культуры называли эросом, существует и другой принцип: все живое стремится к смерти. Выйдя из праха, оно снова желает обратиться в прах. У людей есть не только влечение к жизни, но и влечение к смерти. Когда основатель психоанализа передал это послание внимательному миру, он находился под впечатлением смерти цветущей дочери, которую потерял, пережив тревогу за жизнь ближайших родственников, которые отправились на войну». Это было объяснение упрощенное, но самое правдоподобное.