Питер Гай - Фрейд

Фрейд считал, что его болезнь обострилась из-за перенесенного стресса, но он больше переживал из-за внука, чем из-за себя. «Не пытайтесь жить вечно, – цитировал мэтр предисловие Бернарда Шоу к пьесе «Дилемма доктора», – из этого ничего не выйдет». Конец наступил 19 июня. После того как Хейнеле, «милый малыш», умер, Зигмунд Фрейд, в жизни не проливший ни слезинки, заплакал [209]. Когда в середине июля Ференци, эгоцентричный и немного бестактный, спросил, почему мэтр не поздравил его с 50-летием, Фрейд ответил, что никогда бы не отказал в такой дани вежливости чужому человеку. Однако, как он утверждал, сие не является следствием какой-то обиды. «Скорее, это связано с моим нынешним отвращением к жизни. У меня никогда не было депрессий, но теперь, должно быть, я пребываю именно в таком состоянии». Заявление удивительное: основатель психоанализа был подвержен периодам плохого настроения, но этот приступ, вероятно, оказался особенно сильным. «Меня все еще мучает мой нос, – писал мэтр Эйтингону в середине августа, – и я одержим бессильной тоской по милому малышу». Он говорил, что стал чужим для жизни и клиентом смерти. В письме к близкому другу всей своей жизни Оскару Рие Фрейд признавался, что никак не может примириться с тем, что мальчика больше нет. «Он олицетворял для меня будущее, а теперь унес будущее с собой».

По крайней мере, тогда ему так казалось… Три года спустя, когда Людвиг Бинсвангер, у которого от туберкулезного менингита умер восьмилетний сын, в письме деликатно поделился с Фрейдом своим горем, мэтр вспомнил о том, что сам пережил в 1923 году. Он написал пространный ответ – «не ради простого сочувствия, а из внутреннего побуждения, поскольку Ваше письмо пробудило во мне воспоминания, которые никогда меня не оставляют». Фрейд вспоминал все свои утраты, особенно смерть в возрасте 27 лет любимой дочери Софи. Основатель психоанализа сказал, что «…смог стойко перенести эту утрату. Это случилось в 1920 году, когда только что закончилась война, в годы которой мы постоянно были готовы получить известие о гибели одного из наших сыновей или даже всех троих. Так что мы заранее покорились судьбе». Но смерть младшего сына Софи лишила его душевного равновесия. Для него мальчик «был дороже, чем все мои дети и внуки, вместе взятые. С тех пор как Хейнеле умер, я не только больше уже не нахожу утешения в других моих внуках, но и утратил вкус к самой жизни. Здесь и кроется секрет моего безразличия – люди называют это храбростью – к опасности, угрожающей моей жизни». Выражая сочувствие Бинсвангеру, Фрейд понял, что воспоминания вновь и вновь бередят его душевные раны. У него было в запасе достаточно жизненной энергии, а чувства еще не остыли. Но Хейнеле навсегда остался его любимцем… Когда летом 1923 года старший брат умершего мальчика Эрнст два месяца жил у Фрейдов, его дедушка – что бы ни чувствовали другие – «не нашел в нем никакого утешения».

Таковы были обстоятельства жизни Зигмунда Фрейда летом 1923 года, с которыми столкнулся и которые не мог принять Дойч: основатель психоанализа раним и смертен, как и все люди. Дойч все рассказал Ранку, а затем и «дворцовой страже» Фрейда – «комитету». Затем небольшая группа близких друзей мэтра – Абрахам, Эйтингон, Джонс, Ранк, Ференци, Закс – собралась в Сан-Кристофоро в Доломитовых Альпах, недалеко от Лавароне, где остановился основатель психоанализа. Отношения среди «стражи» были непростыми, если не сказать неприязненными. Трения начались уже после войны. Ежедневные циркуляры, Rundbriefe, которые они начали рассылать с конца октября 1920 года, помогали мало. Эти письма должны были поддерживать постоянную связь между верными сторонниками Фрейда в Вене, Будапеште, Берлине и Лондоне. «Мне не терпится узнать, – писал мэтр Эрнесту Джонсу, когда письма только задумывались, – как будет работать эта система. Полагаю, она окажется очень полезной». Но примерно в это же время Джонс основал International Journal of Psycho-Analysis, и деятельность по руководству журналом испортила его отношения с Ранком. Джонс был недоволен тем, что он считал надменным вмешательством Ранка в дела редакции. Желавший минимизировать вклад немцев в литературу по психоанализу в тот период, когда антигерманские настроения еще были сильны, и так же страстно желавший увеличить долю американцев, Джонс принял несколько статей, не удовлетворявших строгим критериям, которым придавали такое значение венцы, и Ранк тут же раскритиковал этот выбор. Фрейд считал данную дискуссию угрозой так необходимому им миру. Зависимый от Ранка в делах психоаналитического сообщества, он несколько раз хвалил его в письмах Джонсу и мягко укорял последнего за раздражительность. «Без Ранка я почти беспомощен и неполноценен», – писал он в конце 1919 года, а чуть позже выговаривал: «…в ваших замечаниях относительно Ранка я заметил резкость, которая напоминает мне подобное отношение к Абрахаму. Даже во время войны вы были мягче. Надеюсь, в наших с вами отношениях все в порядке». Фрейд винил Джонса, что тот не способен управлять своими чувствами и настроениями, и надеялся на лучшие времена.

Между тем атмосфера в «комитете» становилась все мрачнее. «Молот Ранка опустился еще раз, – жаловался Джонс в циркулярном письме летом 1922 года, – на этот раз на Лондон и, как мне кажется, совсем несправедливо». Отношения Джонса с Абрахамом, которого беспокоило отступление Ранка от ортодоксальной техники психоанализа, наоборот, начали восстанавливаться. В тесном кружке из семи человек Фрейд оставался особенно близок с Ранком и Ференци, но и остальные были ему нужны не меньше. Теперь, летом 1923-го, осаждаемый болезнью и горем, он надеялся, что в «комитете» удастся восстановить хотя бы видимость согласия. «Я слишком стар, чтобы бросать старых друзей, – писал он вскоре после встречи. – Если бы молодые люди могли задуматься об этой перемене в жизни, им было бы легче поддерживать добрые отношения друг с другом».

Однако в тот момент надежды Фрейда на то, что его более молодые сторонники прислушаются к его примирительному настроению, были лишены оснований. 26 августа в подробном письме к жене Джонс описывал атмосферу в Сан-Кристофоро, раздраженную и одновременно тревожную. «Главная новость состоит в том, что у Фрейда действительно рак; опухоль растет медленно, и это может растянуться на годы. Он ничего не знает, и это самая страшная тайна». Что касается ссоры с Ранком, «комитет» «…потратил целый день на обсуждение дела Ранка – Джонса. Очень болезненно, но я надеюсь, что теперь наши отношения улучшатся». Однако он понимал, что никакого улучшения не предвидится – напряженность усилил один неприятный эпизод. «Думаю, Ференци не будет со мной разговаривать, поскольку здесь был Брилл и в разговоре с ним я назвал Ранка жуликоватым евреем». Он частично отрицал подобную нетерпимость, утверждая, что это сильное преувеличение – stark übertrieben.