Питер Гай - Фрейд

Такой взгляд на страсти, обуздываемые культурой, является важным вкладом основателя психоанализа в политическую теорию. Именно это определяет силу и оригинальность работы «Недовольство культурой»: сие есть краткое выражение психоаналитической теории политики. Зигмунд Фрейд не был ни политологом, ни историком религии, ни археологом. Он был психоаналитиком, который применял свои идеи к различным проявлениям человеческой природы. Величайшие создатели политических теорий, начиная от Платона и Аристотеля, делали то же самое, но Фрейд анализировал социальную и политическую жизнь с помощью теории природы человека, разработанной им самим.

Оглядываясь назад, мэтр заявлял, что подобный анализ был его целью на протяжении десятилетий. «Уже находясь на вершине психоаналитической деятельности, в 1912 году, – отмечал он в автобиографическом очерке, – я написал книгу «Тотем и табу», в которой предпринял попытку воспользоваться новыми открытиями психоанализа для исследования происхождения религии и нравственности». Работы «Будущее одной иллюзии» и «Недовольство культурой» явились продолжением этих усилий. «Мне становилось все яснее, что события истории человечества, взаимодействие человеческой природы, развития культуры и тех остатков архаических переживаний, из которых рождается религия, представляют собой лишь отражение динамических конфликтов между «Я», «Оно» и «Сверх-Я»; процессы, которые психоанализ изучает в отдельном человеке, повторяются и на большой сцене всемирной истории». Это ясное и недвусмысленное заявление Фрейда о единстве его теории. А поскольку «Недовольство культурой» есть неотъемлемая часть целого мировоззрения, до конца понять ее можно только с учетом психоаналитического метода мышления основателя движения. Статья дает фрейдистское представление о человеке в культуре – в любой культуре. Это человек, осаждаемый бессознательными потребностями, с неисправимой двойственностью, примитивными страстями, такими как любовь и ненависть, с трудом удерживаемыми внешними ограничителями и внутренним чувством вины. Мэтр придает большое значение общественным институтам, но главное – они служат препятствием для убийства, насилия и инцеста.

Таким образом, теория культуры Фрейда рассматривает жизнь в обществе как вынужденный компромисс и, следовательно, по сути своей неразрешимое затруднение. Сами институты, предназначенные для того, чтобы обеспечить выживание человечества, также создают недовольство. Зная об этом, основатель психоанализа был готов мириться и с несовершенством людей, и со скромными надеждами на их улучшение. Показательно, что после окончания Первой мировой войны и краха Германской империи он выражал удовлетворение тем, что новая Германия отвергла большевизм. Фрейд не был самоуверенным сторонником традиций. Из его теории следует, что робкий традиционализм нуждается в анализе не меньше, чем безжалостный идеализм. Он мог бы согласиться с Джоном Локком, что старое не обязательно правильное. Он даже заявлял, что реальное изменение отношения людей к собственности скорее, чем этика или религия, принесет облегчение при современных проблемах.

Это не делало социализм более привлекательным для Зигмунда Фрейда. Он считал себя радикальным критиком общества, чему мы не раз становились свидетелями, только в области сексуальности, но вторгаться в эту область, размахивая революционными лозунгами, было бы губительно: сексуальные обычаи, как идеал и как практика, являются квинтэссенцией политики. Реформатор в сексуальной сфере должен быть критиком не только буржуазного общества, как его представлял мэтр, но также, причем в еще большей степени, диктата аскетизма, мертвой хваткой вцепившегося в этот мир в последние годы его жизни. На самом деле увлеченность основателя психоанализа либидо принесла неожиданные дивиденды его социальной теории. Явные, широко распространенные симптомы сексуальных страданий, которые подтолкнули врача Фрейда к изучению неврозов, оказались полезными и тогда, когда он погрузился в изучение религии и цивилизации: для него культура, как мы помним, по большей части является широкомасштабным отражением динамических конфликтов внутри каждого человека. Поэтому Фрейду было легко сформулировать дилемму цивилизованного человечества: люди не могут жить без культуры, но они также не могут быть счастливы в ней. Они созданы таким образом, что безмятежность, постоянное равновесие между настойчивыми страстями и культурными ограничениями для них недостижимы. Именно это имел в виду мэтр, когда говорил, что счастье не предусмотрено планом творения. В лучшем случае разумные человеческие существа установят перемирие между желанием и контролем.

Эта дилемма пронизывает все аспекты цивилизованной жизни, даже – и особенно – любовь. Фрейд сформулировал свою мысль очень образно: прародительницей культуры была не только Ананке – богиня неизбежности и необходимости, но и Эрос, то есть любовь. Любовь – эротическая инстинктивная сила, которая побуждает людей искать сексуальные объекты вне себя, или, в форме с вытесненным мотивом, питает дружбу, – помогает созданию таких основных групп авторитета и привязанности, как семья. Одновременно любовь, эта предтеча культуры, является ее врагом: «Но в ходе развития отношение любви к культуре теряет свою однозначность. С одной стороны, любовь противоречит интересам культуры, с другой – культура угрожает любви ощутимыми ограничениями». Любовь эксклюзивна; пары и крепкие семьи презирают чужих. Женщины, которые все больше становятся хранительницами любви, особенно враждебны культуре, которая отвлекает внимание их мужчин и определяет занятия их детей. Культура, со своей стороны, стремится регулировать эротические желания и определить допустимую любовь, устанавливая строгие табу [274].

На протяжении всей истории, полагал Фрейд, люди стремились избежать этого неразрешимого противоречия, в основном отрицая его. Показательным примером может служить норма, которую христианство гордо объявило своей: возлюби ближнего, как самого себя. С точки зрения основателя психоанализа нереалистичность этого предписания сравнима разве что с его категоричностью. Любить всех – значит не любить никого. Более того, этот «ближний» часто недостоин любви: «Я должен честно признаться, что больше заслуживает моей неприязни, даже ненависти». Христианский призыв к всеобщей любви, похоже, был таким настойчивым и всеобщим именно потому, что он настоятельно необходим как защита против агрессивности и жестокости людей. Человек – это не нежное, любящее и нуждающееся в любви существо; «к его инстинктивным задаткам следует отнести и значительную долю агрессивной наклонности». Тот, кто видел человеческую природу в действии, не может сие отрицать. В качестве доказательств Фрейд приводит жестокость гуннов, монголов и благочестивых крестоносцев, а также ужасы Первой мировой войны.