Питер Гай - Фрейд

Возможно, самой интригующей – во всяком случае, среди наиболее пикантных ключей к подсознанию Фрейда, которые он разбросал по книге «Толкование сновидений», – была тема Рима, сияющего вдали как желанная награда и непостижимая угроза. Это был город, который Фрейду очень хотелось посетить, но его желание странным образом разрушалось чем-то вроде похожего на фобию запрета. Он неоднократно проводил отпуск в Италии, но не приближался к Риму ближе Тразименского озера, примерно в 80 километрах от города. Именно там карфагеняне под командованием Ганнибала нанесли поражение римлянам, которых возглавлял консул Гай Фламиний. В конце 1897 года Фрейд мечтал, что они с Флиссом проведут один из своих «конгрессов» в Риме, а в начале 1899-го обдумывал идею встретиться там на Пасху. Ему показалось превосходной идеей, писал Фрейд в конце этого же года, «впервые услышать вечные законы жизни в Вечном городе». Основатель психоанализа изучал топографию Рима в, как он сам говорил, мучительном томлении, понимая, что в его одержимости явно есть нечто странное. «Несомненно, – признавался он Флиссу, – моя жажда побывать в Риме глубоко невротична. Она связана с моим юношеским почитанием героя-семита Ганнибала». Нам известно, что Фрейд истолковывал свое Gymnasialschwärmerei как выражение страстного желания дать отпор антисемитам и сокрушить их… Завоевание Рима означало триумф в самом сердце – штаб-квартире – непримиримых врагов: «Ганнибал и Рим символизировали для юноши противоречие между упорством еврейства и организацией католической церкви». Но это было еще не все. Желание попасть в Рим, отмечал Фрейд, стало «маской и символом многих других страстных желаний». Эти желания, намекал он, эдиповы по своей природе; Фрейд вспоминал, как древний оракул предсказал Тарквиниям: тот из них, кто первый страстно поцелует мать, будет властвовать над Римом [74]. Исполненный смысла и амбивалентный символ, Рим для Фрейда олицетворял скрытую эротику и чуть менее скрытые агрессивные желания, раскрывая их тайную историю.

Ко времени выхода в свет «Толкования сновидений» Фрейд еще не завоевал Рим. Тем не менее он нашел это вполне уместным – сие соответствовало чувству одиночества и разочарования, которое преследовало его в эти неспокойные годы внутреннего освобождения и смелого теоретизирования. Книга созревала давно, и ее завершение Фрейд воспринял как утрату. Какое-то время он пребывал в подавленном настроении и в начале октября 1899 года согласился с замечанием Флисса, что при расставании с чем-то очень близким твоему сердцу испытываешь мучительные чувства. Он отбросил самокритику и теперь признавался, что книга ему нравится гораздо больше. Публикация должна была протекать еще мучительнее, полагал он, поскольку он «…оторвал от себя не какое-то абстрактное достояние, а собственные переживания». Не улучшали настроения и слабые, все еще далекие предчувствия, что ему, возможно, предстоит расстаться с Флиссом, с которым были связаны дорогие сердцу переживания тех лет. Не способствовало умиротворению и известие, что ему отказали в профессорском звании – уже не в первый раз. Фрейд отправил один из двух первых экземпляров своей книги о сновидениях Флиссу в качестве подарка на день рождения и приготовился к откликам читателей: «Я уже давно примирился с этим и жду встречи с судьбой – с покорностью и смирением».

Ожидания Фрейда были реальными – в отличие от смирения. Его приводили в уныние, расстраивали и раздражали первые читатели книги о сновидениях, которые вместо того, чтобы хвалить целое, указывали на мелкие ошибки. Протестующих криков, к которым он приготовился, не последовало, однако первый отзыв о «Толковании сновидений», появившийся довольно скоро, уже в декабре, ему не понравился. С точки зрения критики он был просто бессмысленным, жаловался Фрейд Флиссу, и как рецензия неудовлетворительным. Рецензент, некто Карл Мецентин, отчасти реабилитировал себя в глазах Фрейда одним-единственным словом – труд «эпохальный». Но этого было недостаточно. Фрейд считал, что отношение жителей Вены к его идеям крайне отрицательное, и пытался подбодрить себя мыслью, что они с Флиссом – отважные первооткрыватели: «Как бы то ни было, мы ушли ужасно далеко». Но плохое настроение не рассеивалось. «Теперь у меня совсем нет сил для теоретической работы. Поэтому вечером мне ужасно скучно».

Не принес облегчения и новый век. В начале января 1900 года обзор в Die Zeit, популярной венской ежедневной газете, произвел на Фрейда впечатление бестолкового, крайне нелицеприятного, необыкновенно необъективного. Другая статья, в Nation, написанная его знакомым – поэтом и драматургом Якобом Юлиусом Давидом, была, по словам основателя психоанализа, доброжелательной и чуткой, хотя и несколько расплывчатой. Она не смогла его утешить. «Я нахожу научные изыскания все более утомительными. Вечером я бы предпочел отвлечься и повеселиться. Но я всегда один». Это подозрительно напоминает жалость к самому себе. Похоже, Фрейд был решительно настроен считать, что окружен пустотой, и не ждать ничего, кроме непонимания и пренебрежения. «Я буквально отрезан от внешнего мира, – сетовал он в марте 1900 года. – Ни один маленький листок не пошевелился, открывая, что «Толкование сновидений» кого-то заинтересовало. Лишь вчера я был удивлен довольно доброжелательным абзацем в обзоре ежедневной газеты Wiener Fremdenblatt». Теперь его удивляли только хорошие новости. «Я даю волю своим фантазиям, играю в шахматы, читаю английские романы; все серьезное остается под запретом. За два месяца ни строчки о том, что я исследую или над чем размышляю. Таким образом, свободный от своей профессии, я живу сибаритствующим обывателем. Ты знаешь, насколько ограничены мои удовольствия; курить мне вредно, алкоголь вообще на меня не действует, я перестал производить на свет детей, мои связи с людьми оборваны. Таким образом, я прозябаю, безвредный, следя за тем, чтобы отвлекать свое внимание от темы, над которой работаю в течение дня». Казалось, у него закончились силы.

Причины уныния Фрейда отчасти имели отношение к финансам – его практика была нестабильной. Основатель психоанализа рассчитывал, что его спасет самодисциплина и достигнутая таким трудом психологическая устойчивость, но положение в лучшем случае просто не ухудшалось. «В целом, – писал он 7 мая 1900 года, – за исключением одной слабости, моего страха перед бедностью, – у меня слишком много здравого смысла, чтобы жаловаться». Он признавал: «…как много мне дано и как мало с меня спрашивается, если взять статистику человеческих страданий». Однако временами неспособность понять некоторых своих самых трудных пациентов и помочь им доводила Фрейда до отчаяния, и, когда его охватывало такое настроение, эти больные становились его мучителями. В конце зимы 1900 года, с нетерпением ожидая весны и солнца, он мрачно рассуждал о катастрофе и упадке. Фрейд был вынужден разрушить все свои замки из песка. Тем не менее он изо всех сил старался собраться с духом, чтобы начать возводить их заново.