Питер Гай - Фрейд

Юнг, со своей стороны, буквально купался в лучах одобрения Фрейда. «От всего сердца благодарю вас за свидетельство вашего доверия», – писал он в феврале 1908 года, после того как мэтр впервые обратился к нему со словами «Дорогой друг». Этот «незаслуженный дар вашей дружбы символизирует для меня определенную вершину моей жизни, которую я не могу выразить никакими словами». Фрейд в одном из писем упомянул Флисса, и Юнг, который, будучи психоаналитиком, умел выделять важные факты, не мог не отреагировать на это имя решительным заявлением. Он посчитал себя обязанным попросить Фрейда позволить ему «наслаждаться вашей дружбой не как отношениями равных, а как отца и сына. Такая дистанция представляется мне уместной и естественной». То, что его назначили наследником Фрейда и что на эту роль его выбрал сам основатель, казалось Юнгу предвестником величия.

Занятые врачебной практикой и не желавшие пренебрегать своими обязанностями, Юнг и Фрейд встретились только в марте 1907-го, почти через год после начала переписки. Юнг привел с собой на Берггассе, 19, свою жену Эмму и молодого коллегу Людвига Бинсвангера. Визит в Вену стал настоящим пиршеством профессиональных дискуссий с перерывами на собрания Психологического общества по средам и семейные обеды. Мартин Фрейд, присутствовавший на последних вместе с другими детьми мэтра, вспоминал, что Юнг был до краев переполнен самим собой и историями болезни своих пациентов. Он «никогда не делал ни малейшей попытки завязать вежливый разговор с матерью или с нами, детьми, и не отвлекался от дебатов, которые прерывались ужином. Говорил всегда Юнг, а отец с нескрываемым удовольствием слушал». Основатель психоанализа описывал свои дискуссии с Юнгом как более сбалансированные, хотя и бесконечные. Они говорили, вспоминал Юнг, 13 часов практически без перерыва. Юнг поразил Фрейда бьющей через край жизненной силой и, как писал Мартин, «властной внешностью. Он был очень высоким и широкоплечим, держался скорее как солдат, чем как врач и ученый. Голова у него была типично тевтонская, с тяжелым подбородком, маленькими усиками, голубыми глазами и редкими, коротко подстриженными волосами». Юнг казался чрезвычайно довольным собой [105].

Каким бы интенсивным в том, что касалось дела, ни был этот первый визит швейцарцев, у него имелась и приятная сторона. Бинсвангер всегда помнил сердечность хозяина, доброжелательный разговор и дружелюбную атмосферу, которая установилась у них с самого начала. 26-летний Бинсвангер с благоговением взирал на «величие и достоинство» Фрейда, но не испытывал ни страха, ни смущения. «Нелюбовь ко всяким формальностям и этикету, очарование его личности, простота, искренняя открытость и любезность, и не в последнюю очередь юмор» хозяина, по всей видимости, не оставляли места для волнения. Трое мужчин непринужденно истолковывали сны друг друга, вместе гуляли и обедали. «Дети вели себя за столом очень тихо, хотя там тоже доминировал абсолютно свободный тон».

Фрейд заявил, что получил удовольствие от гостей. Юнг говорил, что просто ошеломлен. Пребывание в Вене, писал он мэтру вскоре после возвращения в Цюрих, было событием в полном смысле этого слова и произвело на него огромное впечатление. Сопротивление «преувеличенной идее сексуальности Фрейда» ослабевало. Основатель психоанализа, в свою очередь, повторял то, что говорил Юнгу в Вене: «Вы наполнили меня уверенностью в будущем». Без него самого, теперь он это твердо знал, можно обойтись, как и без всякого другого, но Фрейд прибавил: «Я уверен, что вы не бросите незаконченную работу». Действительно ли он был так уверен? Один из снов Юнга мэтр истолковал как символ того, что Юнг хочет развенчать его.

И Фрейд, и Юнг решили не воспринимать этот сон как тревожное пророчество. Орнамент их стремительно завязавшейся дружбы, казалось, был высечен на камне. Они обменивались историями болезни пациентов, словно знаками уважения, искали способы расширения идей психоанализа для изучения психозов и культуры, высмеивали «идиотские банальности» – эпитет Юнга – психиатров старой школы, которые отказывались видеть истину в учении Фрейда. Быстро набиравший клинический опыт и осваивавший искусство полемики, Юнг еще долгие годы продолжал учиться. «Очень мило, – писал ему мэтр в апреле 1907 года, – что вы задаете мне столько вопросов, хотя знаете, что я могу ответить только на малую часть». В этом эпистолярном диалоге Фрейд был не единственным льстецом. Юнг писал основателю психоанализа, что наслаждается богатствами, которые открыл перед ним Фрейд, и «питается крошками, которые падают со стола богача». Мэтр не соглашался с этой цветистой метафорой и предпочитал акцентировать ценность Юнга для него самого. В июле 1907 года, собираясь на летние каникулы, он сообщал Юнгу, что новости от него «уже превратились в необходимость». В августе успокаивал его – Юнг жаловался на недостатки своего характера: «То, что вы называете истерической стороной своей личности, на самом деле потребность произвести впечатление на людей, влиять на них, и именно это позволяет вам быть учителем и руководителем».

Несмотря на взаимные комплименты царствующего в психоанализе монарха и наследного принца, их спор по поводу сексуальности, грозящий расколом, не утихал никогда. Юнг проявлял сдержанность, тогда как Абрахам в последние месяцы работы в Бургхельцли оказался более восприимчивым к теории либидо Фрейда. Появившийся соперник вызвал ревность Юнга. Фрейд не скрывал от него, что увлекся Абрахамом потому, что тот «прямо обращается к проблеме сексуальности». Однако ревность и зависть были настолько сильны в характере Юнга, что он не давал себе труда скрывать их, не говоря уж о том, чтобы подавлять. В начале 1909 года он с обезоруживающей прямотой сообщил Ференци, чью статью Фрейд высоко оценил (что не всегда случалось со статьями самого Юнга), что он, Юнг, должен признаться в «постыдном чувстве зависти». И все-таки Юнг по-прежнему выражал свою безусловную преданность теориям Фрейда и свое не менее безусловное почитание его самого. Он признавал, что это почитание имело религиозно-восторженный оттенок, причем сей оттенок из-за своего неоспоримого эротического характера одновременно казался Юнгу отталкивающим и смешным. Начав исповедоваться, он не останавливался на полпути: это сильное отвращение к одержимости, похожей на религиозную, Юнг связывал с одним случаем из детства: «…мальчиком я подвергся гомосексуальным притязаниям со стороны человека, которого раньше почитал». Фрейд, который в то время размышлял над своими гомоэротическими чувствами к Флиссу, спокойно отреагировал на данное откровение. Религиозный перенос, заметил он с излишней самоуверенностью, может закончиться только отступничеством. Однако основатель психоанализа делал все возможное, чтобы противостоять такому переносу. Он убеждал Юнга: «…я неподходящий объект для культа», и со временем Юнг с этим согласится.