Питер Гай - Фрейд

Джемс следил за трудами Фрейда с 1884 года – тогда он обратил внимание на его совместную с Брейером работу по истерии, «Предуведомление». Теперь, проявив широту взглядов, с которой Джемс обычно относился к теориям, которые считал интересными, но неприемлемыми, он пожелал основателю психоанализа и его сторонникам успеха. Как профессиональный исследователь религии, поднявший опыт веры до уровня высшей истины, Джемс был полон сомнений относительно, как ему казалось, прагматичной и навязчивой враждебности Фрейда к религии. Однако это не ослабило его интерес к идеям психоанализа. Прощаясь с Эрнестом Джонсом в Вустере, он положил руку ему на плечо и сказал: «Будущее психологии принадлежит вашей работе». Джемс подозревал, что Фрейд «с его теорией сновидений регулярно hallucine [106]». Тем не менее он считал, что Фрейд «будет способствовать нашему пониманию «функциональной» психологии, которая и есть настоящая психология». Сразу после окончания конференции в Университете Кларка он писал швейцарскому психологу Теодору Флурнуа, что беспокоится по поводу «навязчивых идей» Фрейда, признавался, что никак не может принять теорию сновидений и отвергал как опасные психоаналитические представления о символизме. Тем не менее он выражал надежду, что Фрейд и его ученики «будут расширять свои идеи до самых дальних границ, чтобы мы смогли узнать, что они собой представляют. Они не могут не пролить свет на природу человека». Доброжелательное, но осторожное и слишком расплывчатое заявление.

Джемс был более высокого мнения о Юнге, симпатии которого к религии совпадали с его взглядами. Вне всяких сомнений, по отношению к философской теологии, в защиту которой так красноречиво высказывался Джемс, лекции Юнга в Университете Кларка, посвященные детской психологии и экспериментам со словесной ассоциацией, были не такими провокационными, как выступления Фрейда. Основатель психоанализа не проповедовал атеизм, но твердо придерживался научных убеждений, которые отвергали любые претензии религиозного мышления на поиски истины. Но именно эти претензии на протяжении многих лет и озвучивал Джемс, ставивший религию выше науки, энергичнее всего в своих знаменитых гиффордских лекциях [107]«Многообразие религиозного опыта», опубликованных несколькими годами раньше, в 1902-м. В отличие от него Джеймс Джексон Патнем безоговорочно поддержал Фрейда и оказался намного более эффективным сторонником психоанализа в Америке, чем Джемс. Патнем, как и Джемс, был профессором в Гарварде и как невролог пользовался у коллег высочайшим авторитетом, поэтому большое значение имел тот факт, что еще в 1904 году при лечении пациентов с истерией в Массачусетской больнице он заявил о том, что метод психоанализа далеко не бесполезен. Его симпатии к трудам Фрейда впервые по-настоящему открыли для идей психоанализа путь в медицинские круги Америки. Однако, к некоторой досаде Фрейда, Патнем всегда сохранял независимость и отказывался менять свои философские взгляды, оставлявшие место для несколько абстрактного божества, на атеистический позитивизм Фрейда. Однако лекции в Университете Кларка, сопровождавшиеся оживленными дискуссиями с основателем психоанализа и его спутниками, убедили Патнема, что психоаналитические теории и методы лечения в основе своей верны. В определенном смысле эта победа стала самым долговременным последствием визита Зигмунда Фрейда в Америку.

После торжеств в Университете Кларка Фрейд, Юнг и Ференци провели какое-то время в доме Патнема в горах Адирондак, где продолжили обсуждение профессиональных тем. 21 сентября, после двух последних дней в Нью-Йорке, путешественники поднялись на борт другого немецкого парохода – Kaiser Wilhelm der Grosse. Погода была не самой приятной, штормовой, но это не помешало Фрейду провести психоаналитический сеанс с Юнгом – как утверждал сам Юнг, с пользой для него. Восемь дней спустя они пришвартовались в порту Бремена, и Америка стала воспоминанием – ярким, но неоднозначным. «Я очень рад, что уехал оттуда, и еще больше рад, что не вынужден жить там, – писал Фрейд дочери Матильде. – Не могу также утверждать, что возвращаюсь освежившимся и хорошо отдохнувшим. Но это было чрезвычайно интересно и, возможно, очень важно для нашего дела. В целом это можно назвать огромным успехом». В начале октября Юнг, признавшийся мэтру, что скучает по дому, вернулся на работу в Цюрих. Жизнь Фрейда тоже вошла в привычную колею. Он приехал домой доктором права, с очевидными доказательствами, что его движение теперь приобрело международный характер.

После таких удовольствий Вена должна была показаться немного унылой. И действительно, в начале ноября раздражение Фрейда своими здешними сторонниками снова достигло наивысшей точки. «Иногда я до такой степени сержусь на своих венцев, – писал он Юнгу, перефразируя слова римского императора Калигулы, – что мне хочется, чтобы у них был один зад, чтобы я мог отлупить их всех одной палкой». Показательная оговорка, которую допустил Фрейд, выдает его напряженные отношения с Юнгом: вместо «их» (ihnen) он написал «вас» (Ihnen), словно именно Юнг заслуживал порки.

В минуту сильного раздражения, одну из многих в тот период, Фрейд как-то назвал Штекеля и Адлера Максом и Морицем – так звали двух вошедших в поговорку мальчиков из знаменитого произведения немецкого поэта-юмориста Вильгельма Буша о непослушных и жестоких проказниках и ужасном возмездии, которое их постигло: «Меня беспрестанно раздражают эти двое». Однако «эти двое», друзья и союзники, были совсем не похожи друг на друга и дали Фрейду разные основания для тревоги и в конечном счете для решительных действий.

Штекель, несмотря на свои заслуги в организации Психологического общества по средам и в теории символизма, раздражал Фрейда с самого начала. Он обладал хорошей интуицией и был неутомим – плодовитый журналист, драматург, автор коротких рассказов и трудов по психоанализу. Будучи приятным в общении, он своим хвастовством и небрежностью в научных доказательствах умудрился восстановить против себя многих коллег. Всегда готовый прокомментировать доклад, представленный на обсуждение Психологического общества, он мог придумать пациента, который подтверждал его точку зрения. Выражение «пациент Штекеля в среду», вспоминал Эрнест Джонс, превратилось в дежурную шутку. Складывалось впечатление, что богатое воображение Штекеля просто невозможно держать в узде. В одном из своих докладов он выдвинул удивительную теорию, что имена часто оказывают невидимое воздействие на жизнь людей, и «подтвердил» сию гипотезу примерами имен нескольких своих пациентов. Когда Фрейд упрекнул его в нарушении врачебной тайны, Штекель заверил мэтра: все эти имена вымышленные! Неудивительно, заключил основатель психоанализа – тогда их отношения еще не испортились окончательно, – что Штекель слаб в теории и логике, хотя наделен «острым чутьем на смысл скрытого и бессознательного».