Кристофер Гортнер - Мадемуазель Шанель

Я отказывалась даже думать о том, что с ним что-то может случиться.

Медленно тянулись месяц за месяцем. Я получила от Боя еще одну телеграмму, в которой он сообщал, что ему присвоено звание лейтенанта британских войск и что его дивизия стоит на Марне. Довиль снова был полон народу, но на этот раз беженцами, поскольку немцы с боями прорвались через Бельгию и угрожали Парижу. В город они не вошли, но одного вида их касок было достаточно, чтобы толпы женщин штурмовали поезда или бежали в ближайшие гавани, откуда можно спастись, сев на корабль, плывущий через пролив. У меня снова было по горло работы, и я послала срочную телеграмму Адриенне — телефоном она пользоваться так и не научилась, — мол, хватит хныкать по своему Морису, который вступил в армию добровольцем и отправился на фронт, чтобы остановить наступление немцев до того, как нас заставят приветствовать кайзера, и приезжай, для тебя найдется работа. Несколько раз она отказывалась, потом наконец приехала. К тому времени у нас уже буквально не хватало рук, чтобы выполнить все заказы. Многие женщины теперь страстно желали поддержать общее дело, в официальных отчетах сообщалось о множестве убитых и раненых на фронте, формировались добровольческие отряды сестер милосердия в госпиталях.

А им требовалась удобная повседневная одежда, практичная, а главное, ноская, в которой можно работать. И нечаянно так случилось, что мои модели спортивной одежды оказались именно тем, что нужно, и я с головой окунулась в работу, создавая специальные платья-халаты, отвечавшие необходимым требованиям. Матроны из высшего общества, которые перчаток никогда самостоятельно не снимали, теперь засучили рукава моих рубашек с открытым воротом и совали рулончики марли и пузырьки с морфином в карманы жакетов, сшитых по моей модели. И снова женщины Довиля носили одежду моих фасонов, но мне это не приносило никакого удовлетворения. Судьба была благосклонна ко мне, но какой ценой? Весь мир рушился. Мне не хватало sang froid [23] Хладнокровие (фр.) . видеть все это, душа болела и ныла.

Конечно, варианты, которые прежде я даже не рассматривала, в нынешней ситуации быстро становились возможными. Узнав, что немцы оккупировали Руайо, а конюшни для отборных призовых лошадей превращены в казармы, я ушла в заднюю комнату, чтобы подальше от всех прийти в себя от страха и успокоиться.

Если от опасности не защищен замок Бальсана, если Париж под угрозой, что тогда будет с Боем?

Пришли обнадеживающие известия: Морис жив, и Адриенна немного успокоилась. Чтобы с ней жить и работать, требовалось немало терпения, и, как только прошел слух, что можно возвращаться в Париж, я оставила довильский бутик на попечение весьма внушительной главной швеи и села с Адриенной на парижский поезд.

Лишенный здоровых, трудоспособных мужчин, Париж был похож на кладбище, где обезумевшие от горя и неизвестности матери, дочери и жены жадно ловили ежедневные сводки с именами погибших. Однако дела на улице Камбон шли лучше, чем я ожидала. Здесь тоже в одежде ценились практичность и удобство, поэтому я выставила те же самые модели одежды, что и в Довиле, кроме платьев, разумеется. Целые дни я проводила в ателье, а после работы шла в «Риц», поскольку в баре отеля любили проводить время офицеры союзных войск, снабжавшие меня самыми свежими новостями с фронта.

Их рассказы потрясали меня, я дрожала от ужаса. Потери доходили до десятков тысяч, германский сапог разбивал вдребезги целые армии. Каждый вечер, вернувшись домой, в квартиру на авеню Габриэль, я долго не могла освободиться от страшных образов, они кружились и мелькали в разгоряченном сознании: Бой в траншее, разорванный снарядом на куски, повисший на колючей проволоке с вывалившимися внутренностями, и прочие не поддающиеся описанию жуткие кошмары. Порой приходили телеграммы, но я не могла заставить себя их читать и отдавала Антуанетте, просила, чтобы первой прочитала она. Когда из Мулена пришло известие, что умерли родители Адриенны, мои дедушка с бабушкой по отцу, причем от старости, я шепотом прочитала благодарственную молитву, а потом проводила Адриенну на поезд, чтобы она успела на похороны. Дала ей денег на цветы и банковский чек для моего пятилетнего племянника Андре, которого я распорядилась немедленно послать учиться в закрытую школу в Англию. Хотя он был еще совсем маленьким и мы с ним никогда не встречались, я не хотела подвергать его жизнь здесь риску.

О своем давно потерянном отце и братьях я и не вспомнила. Прошло слишком много времени, как мы не виделись, и не было причин притворяться, будто у нас есть что-то общее, кроме кровного родства.

Главное, чтобы остались в живых мой племянник и Бой, и мне было все равно, кто погибнет вместо них.

Весной 1915 года Бой прибыл на побывку после почти целого года отсутствия, худой, изможденный, но живой. Сразу завалился спать и проспал как убитый почти двое суток, а когда проснулся, тут же заявил, что после войны он обязательно напишет книгу о том, что пережил. Он сказал, что назовет ее «Размышления о победе», достал из брезентового вещмешка томики Наполеона, Бисмарка и Салли и положил эти потрепанные, испачканные окопной грязью книги на кровать. Он читал их, когда рвались бомбы и ядовитый газ заполнял траншеи. Закрыв лицо руками, я расплакалась, и на душе полегчало: со слезами меня покинул страх и тревога за него.

— Ну не надо, не надо, моя Коко, — бормотал он, обнимая меня, — успокойся, моя храбрая львица. Терпеть не могу, когда ты плачешь, кто угодно, только не ты.

Бою дали всего несколько недель отпуска, а потом он должен был возвращаться на фронт, и эти несколько недель он предложил провести в Биаррице, курортном городе неподалеку от испанской границы и, в общем-то, не очень далеко от По, где мы с ним полюбили друг друга. Испания отказалась вступать в войну, и беззаботность с примесью некоторой тревоги смягчала атмосферу курорта, где отдыхали аристократы, дельцы черного рынка, скучающий haute monde и ищущие развлечений отпрыски богатеньких родителей, для которых страдания тысяч людей были не более чем досадное недоразумение.

Бой нуждался в серьезном отдыхе, и я не обращала внимания на его причуды, на его расточительность в это время всеобщего отчаяния. Мы танцевали до упаду в «Мирамаре» и «Отеле дю Пале», ездили в Сен-Жан-де-Люз по дороге вдоль побережья на новеньких, сверкающих хромом автомобилях. Устраивали пикники на берегу с нашими новыми знакомыми: наследником сахарных заводов Константином Сэ и его знаменитой любовницей-примадонной Мартой Давелли. Лебединой шеей, загадочными черными глазами и широким ртом Марта чем-то неуловимо напоминала меня. Она настаивала на том, чтобы я по ее примеру коротко подстриглась, и тогда, надев одинаковые платья, мы могли бы дурачить своих любовников. Я поддалась на ее уговоры, но позволила подстричь свои волосы только до плеч. И когда мы вошли в казино в похожих белых платьях и с жемчугом на шее, Бой нарочно поцеловал не меня, а ее, а потом повернулся ко мне с шаловливой улыбкой: