Розмари Салливан - Дочь Сталина

На следующий день Светлана получила письмо от сына, которое ее полностью уничтожило. Когда она показывала это письмо Присцилле, у нее просто тряслись руки. Гринбаум не отдал письмо до пресс-конференции, так как предвидел, что оно будет губительно для Светланы. В ответ на телефонный разговор с матерью Иосиф написал письмо, полное холодной злобы:

«Когда мы с тобой говорили по телефону, я растерялся, услышав все то, что ты мне сказала, и не смог должным образом ответить. Мне понадобилось несколько дней для обдумывания всего этого, так как дело совсем не так просто, как это кажется тебе…

Согласись, что после того, что ты сделала, советовать нам издалека мужаться, держаться вместе, не унывать и не отдавать Катю, по меньшей мере странно… Я считаю, что ты своим поступком отделила себя от нас и поэтому позволь нам жить так, как мы считаем нужным….

Уж если мы смогли довольно стойко перенести то, что ты сделала, то, надеюсь, в дальнейшем мы сможем сами устроить свою жизнь… Иосиф.

Светлана рыдала и не могла остановиться. Ей хотелось убежать, укрыться от гостеприимства и любопытства, не видеть людей, думающих, что для нее все так легко и просто только потому, что она обрела свободу.

Письма на имя Светланы приходили корзинами: дружелюбные приветствия: «Добро пожаловать в Америку», брачные предложения, приглашения вступить в религиозные организации. Были и другие письма. «Убирайся домой, красная собака!»; «Наша кошка лучше вас — она заботится о своих детях!» От последнего у нее словно ножом резануло по сердцу.

Побег дочери Сталина из СССР был событием такой важности, что журналисты из всех стран мира толпились возле поместья Джонсона. Репортеры парковались возле ограды и пытались сквозь живую изгородь шпионить за обитателями дома. Вертолеты с фоторепортерами кружили над поместьем. Местная полиция охраняла дом от вторжений двадцать четыре часа в сутки. Светлане нравилось подолгу бродить в ближайшем лесу без особой цели, но братья Палесик настаивали, что они должны сопровождать ее во время этих прогулок. Светлана им очень нравилась, особенно, когда она откалывала розу от своего жакета и отдавала ее Альберту. «Она такая милая, что я даже начинаю любить русских», — сказал он.

Между тем Присцилла и Светлана работали над переводом «Двадцати писем к другу». Однажды, чтобы дать Присцилле передохнуть от автора, все время сидящего за ее плечом, сестра Присциллы Энис пригласила Светлану походить по магазинам. На следующий день в «Нью-Йорк Таймс» появилась фотография Светланы, примеряющей туфли. В заметке сообщалось, что она купила три пары чулок, слаксы, свитер и туфли. «Слаксы и туфли стоили 46 долларов 82 цента». Существование папарацци и назойливое любопытство «публики» стали неприятным открытием для бывшего советского человека. В СССР никакой любопытной публики не было.

Но домашняя жизнь в поместье Джонсона складывалась очень приятно. Вскоре Светлана заняла место матери Присциллы во главе стола, напротив нее сидел мистер Джонсон, а Присцилла занимала место в середине. Для Присциллы Светлана была как «председатель правления за своим столом, талантливая и значительная персона». Однажды в разговоре зашла речь об Алексее Косыгине.

— О, я полагаю, он очень приятный человек! — сказал мистер Джонсон.

— О, совсем нет! — ответила Светлана.

Присцилла вспоминала: «Чья бы фамилия не всплывала в наших беседах, она всегда могла дать этому человеку точную и меткую характеристику. Это производило впечатление». Светлана читала, как советская пресса нападает на нее в газетах и объясняла, что же имеется в виду на самом деле.

Присцилла считала, что она сама неплохо разбирается в советской жизни, но Светлана «расправлялась с ними одним касанием, она чувствовала, что же они имеют в виду по-настоящему в каждом конкретном случае и разъясняла все очень точно, намного, намного лучше, чем я и, я думаю, лучше, чем кто-либо другой еще».

Но вскоре дом Джонсона стал напоминать Большой центральный вокзал в Нью-Йорке. Слишком много людей хотели встретиться со Светланой. В дом стали заглядывать знакомые, которых Присцилла не видела годами. Однажды телефон звонил восемьдесят девять раз за день. Если кто-нибудь спускался ночью вниз, то обязательно натыкался на частного детектива. Когда приехали братья и сестры Присциллы и увидели весь этот хаос, они стали настаивать, что Светлана должна уехать. В доме было столько ненужных людей, что они боялись ухода старых слуг отца. Но отцу Присциллы нравилось, что Светлана гостит в его доме. У него было чувство юмора, и он часто шутил: «Я так нравлюсь Светлане, потому что напоминаю ей ее отца».

Присцилла отправилась к Гринбауму и попросила его назначить дату отъезда Светланы из дома отца. «Спасите меня, я не хочу брать это на себя, — попросила она. — Я полагаю, она будет злиться на любого, кто, так сказать, будет выпинывать ее из нашего дома. Я должна была понять раньше, что все эти расставания, отъезды и чувство, что она нежеланная гостья, должны вызвать такую реакцию». Присцилла не хотела, чтобы Светлана снова почувствовала себя нежеланной гостьей.

Присцилла поехала в Атланту, в штат Джорджия, чтобы повидаться со своим мужем, который из-за ее долгого отсутствия грозил разводом. Они поженились только в прошлом декабре. Однажды вечером позвонила Светлана.

— Ты убеждаешь их делать сокращения в моей книге! — злилась она. — Ты не имеешь права так делать! Это не твое дело!

Светлана злилась все сильнее:

— Ты вмешиваешься в редакторские дела, которые тебя не касаются!

Присцилла была поражена: «У меня было ощущение, как будто по мне проехал тяжелый танк или трактор».

Джордж Кеннан рекомендовал внести в рукопись небольшие сокращения. Одно из них касалось письма, которое Светлана написала Алексею Каплеру. Так как Каплер был еще жив, это могло быть для него опасно. Другое сокращение касалось упоминания о том, что Сталин никогда не смотрел кровавые спортивные соревнования, так как не выносил вида крови. Кеннан посчитал, что ирония этого заявления может выглядеть слишком оскорбительной.

У Присциллы был еще один скрытый мотив, из-за которого она хотела, чтобы рукопись сократили. Еще не принявшись за работу, она попросила оценить объем текста, и ей дали совершенно ошибочную цифру. Издатель перепродал права на публикацию произведения по частям, и Присцилла боялась, что ей не хватит времени на перевод книги. Но ее очень задело и привело в недоумение поведение Светланы во время телефонного разговора. Оказалось, Светлана очень легко забыла обо всем гостеприимстве, которым она пользовалась в доме Джонсона целых шесть недель. Из-за чего она так разозлилась? Только ли потому, что были задеты ее чувства как писателя? Или из-за того, что когда-то ее русский друг профессор Мануйлов сказал ей не давать никому изменить в книге ни слова? Как бы то ни было, после этой вспышки отношения между Светланой и Присциллой навсегда испортились.