Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»

– С особистами не сталкивались?

– А как же, сталкивался. «СМЕРШ» регулярно к нам наведывался, смотрели, спрашивали у меня, я докладывал им о состоянии дел, или политработникам, или им. У меня никаких претензий к личному составу не было, я умел так работать с людьми, чтобы они четко подчинялись. Никто не совершал никаких проступков, которые могли бы вызвать интерес таких органов. Их же интерес я тоже нормально воспринимал, потому что должны быть люди, которые выявляли недругов.

– Женщины у вас в полку были?

– Нет, наш полк состоял только из мужчин. Если нужно было обратиться в санитарный батальон, то мы находились рядом с пехотными полками, у них уже были женщины. В ракетной артиллерии женщин не было. Вот в 959-м стрелковом полку женщины были, вообще, женщины – особые существа, мы не можем не уважать мать, сестру, поэтому было очень уважительное отношение, очень. Многие из девушек, которые служили, были очень мужественными людьми. Кстати говоря, в стрелковом полку я также сделал вывод, что из всех наций самыми мужественными являются евреи. Вы понимаете, я ст. лейтенант, нахожусь на самых передовых позициях, в 200–250 м уже расположены окопы немцев. Между нами – «мертвое» пространство, где могут быть убитые немцы. Был у командира батальона ординарец-еврей, настолько поражал нас своими выходками, он вскакивал на бруствер и играл на шарманке, не боялся немцев, начиналась стрельба, он соскакивал. Много раз он просился сходить к немцам, в одиночку, устроить шорох там. Но никогда не возвращался без трофеев, всегда либо выбитые зубы немецкие, либо часы, либо еще что-то такое. Это была характерная особенность, какой-то у него был интерес, прыгать мужественно и при этом немножко нажиться. Это же надо, убить несколько человек, еще и зубы у них выбить. Кроме того, война Израиля с египтянами показала, что евреи умеют воевать, мужественные люди.

– В войсках брали трофеи?

– Как-то мы этим не занимались, в Польше я обратил внимание, ребята же на машинах едут, что появились разные подушечки, бисером вышитые, в разоренных и взорванных костелах находили. Но специально не занимались, может, в Германии и занимались, но Польшу мы считали нашим союзником, а поляков нашими людьми, идеи трофеев не было.

– Сталкивались ли с пленными немцами?

– Да, я немножко говорил на немецком языке, поэтому в первые такие встречи я задавал ряд вопросов. Потом мы их отправляли в органы, которые занимаются ими, сами не разбирались, это не наши были функции. Меня же прежде всего, когда появлялся пленный, интересовало его психологическое состояние. Для меня очень важно было почувствовать, что немцы уже не те. И могу сказать, что я понял это, в 1942, 1943, 1944 гг. разница пленных была существенная. То пренебрежительное отношение в 1942 г. к нам, хотя мы взяли в плен, все равно у немцев сохранялось высокомерие, закончилось в 1944 г., когда мы видели перед собой сломленного немца. Я говорил, что немцы умеют прекрасно воевать, в отличие от венгров и итальянцев, но психологически в 1944 г. это уже были совершенно не те немцы. Но я в Москве видел уже колонны немцев, которые вели по Садовому кольцу. Дело в том, что ракетные части имели штабом Москву, там всегда проходило формирование, всякие поездки, поэтому в столице я был и в 1942 и в 1943, и в 1944 г. Там было интересно пленных посмотреть, но пленный есть пленный, все же изменились немцы сильно. А вот когда удавалось видеть пленных итальянцев или венгров – они были несчастными людьми, без немецкого высокомерия и превосходства.

– Как награждали в ракетных войсках?

– Меня представляли четыре раза к правительственным наградам, но я получил только две: орден Красной Звезды за дуэль и Александра Невского за Белоруссию. Могу ли я объяснять почему? Нет, не могу, но справедливо ли это? Нет, конечно. После войны уже вручили Богдана Хмельницкого и Отечественной войны I степени, но это просто памятные ордена. Понимаете, я представлял своих солдат к наградам за их деятельность, всегда получали. А вот то, что мне не всегда давали, это дело командования, им видней, почему я получил два, а не четыре ордена, почему я ст. лейтенантом воевал всю войну. Главное, я приехал в Москву, мои же ребята подполковники, майоры, кто-то даже полковником стал, а я как был старшим лейтенантом, так и остался. Хотя справедливости ради надо уточнить один момент, подпортивший мне послужной список. Однажды мы переехали километра три вперед в такую балочку, и вдруг был по телефону приказ: «Немедленно дайте залп, на штабной КП маршала Малиновского движется колонна танков с пехотой». Я не успел подготовиться, скомандовал: «Расчехлить! К бою!» Но когда на карте измерял, то должен был стрелять сюда, а я переехал, но взял расстояние со старой позиции, поэтому мой залп перелетел танковую колонну. И все равно мы ударили по пехоте, но наши-то рассчитывали ударить по танкам, а я попал по пехоте. Конечно, танки развернулись сразу же, и Малиновский был спасен, правда, мне за это награду не дали.

– Как мылись, стирались?

– Со вшами были проблемы. И что интересно, особенно заели нас вши вот здесь, на Украине, когда мы приблизились к западной части. Как же боролись: к нам приезжало специальное подразделение, где мы впервые за долгие месяцы и даже годы мылись в бане, а одежда вся наша проходила специальную обработку, пока мы мылись. Когда мы выходили, выдавали горячую-горячую одежду. Причем проблемы были именно на Западной Украине, в других местах как-то терпимее было.

– Как кормили в ракетных войсках?

– Питание было хорошее, причем не потому, что я офицер, я питался из общего котла.

– Как вас встречало мирное население на Украине, в Белоруссии?

– Честно, самые лучшие люди – это жители Донбасса, прекрасные люди. Курские деревни очень неприветливо встречали, как это ни странно. Понимаете, ведь во время жары хочется пить, а они в воде отказывали. Правда, мы только краешек Курской области зацепили. А вот Донбасс, Запорожье – хорошее нормальное отношение, самым сложным было, когда мы вступили в Западную Украину. Там было очень сложно, жители прожили под советской властью всего несколько лет, а мы двигались вместе с частями, которые производили зачистку от тех, кто сотрудничал с немцами. Мы были свидетелями, когда многих полицаев и так далее при нас арестовывали. В Днепропетровске когда мы жили, хорошее отношение было. Но нет более близкого мне по духу народа, чем белорусы. Нищие, одетые в тряпье, они готовы были отдать все, потому что четверть Белоруссии немцам не принадлежала, они так и не отдали эту территорию, это был очень мужественный народ. Я как ленинградец знаю, что каждый человек в Ленинграде отличается от москвича, они все-таки немножко хамоватые. А вот душевный народ – это питерцы, и белорусы были с нами чем-то схожи, мне по душе этот народ. И в Западной Белоруссии, которая также ранее принадлежала Польше, я был свидетелем зачистки, ведь «катюши» обычно двигались за 6–7 км от линии фронта, и мы были свидетелями этого. Специальные части быстро собирали жителей и спрашивали, кто сотрудничал с немцами. Те указывали, один, второй, третий, их сразу отбирали, еще кто сотрудничал, полицаем был, к примеру. После отобранных заставляли рыть яму и без суда и следствия расстреливали. Так поступали с западными украинцами и западными белорусами. Это значило, что идет власть советская, которая не терпит никаких иных видов права и взаимоотношений, кроме коммунистических.