Александр Дронов - Казак на самоходке. «Заживо не сгорели»

Нет, мама, не благополучно, много надо пройти с боями, через смерть и муки, чтобы больше этого не повторилось. От родного Дона мысли перенеслись на Маныч, в Ставропольский край. Достаю письмо от Катюши, уже третье с тех пор, как возобновилась переписка со времени освобождения хутора Большой Джалги от оккупации: «Здравствуй, Шура. Мы живем хорошо, о нас не беспокойся».

Кто провел с ними таковскую работу, что и родители, и жена в письмах пишут только о хорошем? Лишь иногда между строк увидишь это «благополучие».

«Меня и дочушку твою, Верочку, полицаи-ироды заносили в черный список как неблагонадежных. Теперь выяснилось, что не успели немцы добраться, не хватило времени нашу семью уничтожить. Вышвырнули советские войска их быстро, освободили нас».

Вот тебе и «хорошо». Решил еще раз перечитать другое письмо от мамы. Хранил, пока не истерлось в прах, к тому времени конверту было уже с полгода.

«Ишо сообчаю тебе, что наш Ваняшка-маленький, Топольсков он по отцу, погиб. Немцы-супостаты повесили его. Долго пытали, но своих не выдал, партизаном был. Кто-то из казаков выдал его, страма-то какая, это не с нашей станицы, а с Мигулинской. Царство Ваняшке небесное, вот ведь какая доля у парня, в энту войну немцы отца убили, нонича сына-сиротку.

Вот от Юнюшки ничего нет. Давно уже надо быть письму. Как отступили за Дон, нет никакой весточки. Болит душа за него, за его деточек.

Отольются антихристам-германцам слезы наши, родимец их возьми, дойдут до Бога молитвы материнские…»

Тяжело читать письма, без них еще труднее. С нетерпением поджидал, высматривал почту, главное – известие, что живы. Выполз из-под самоходки, выпрямился во весь рост, пошел к морю, вдыхаю плотный воздух, насыщенный влагой. Тут, на берегу Черного моря, в октябре 1943 года, впервые за 800 дней войны, подумал: «Пожалуй, можно живым остаться».

На войне такое убеждение вредное, с ним трудно сражаться, эти мыслишки до сего времени не посещали, не одолевали, и хорошо было. Думалось: хучь сову об пенек, хучь пеньком сову, все одно сове не воскресать. Так жить было проще. «Во что бы то ни стало, любыми средствами остаться живым», – людей с такими размышлениями встречал, терся бок о бок с ними, жалкий вид они имели, трусливый.

Спать, спать, наступает новый день октября, засыпаю с думой о родителях. Мама, маманюшка, сколько неизбывного горя принесла тебе война. Оказалось, мало тех несчастий, испытаний, которые принесла судьба в двадцатые, тридцатые годы. Потеряла первого мужа, четырех его братьев, невесток, верных их жен, родителей, безвременно ушедших от голода и невзгод. Теперь эта «кара господняя», – как ты пишешь. Отрывала от себя, отдавала нам последнюю корку хлеба, последнюю картошку в голодные 21-й и 33-й годы, отдаешь и сейчас нашим детям, внукам своим. Не сумею сказать всего того, что чувствую к тебе, разве найдешь слова. Письма, как они важны, когда их ждешь. Наверное, и мои послания с фронта не были безразличными. Вот одно из них, написанное в 1945 году.

«Здравствуйте, дорогие родители, я живу хорошо (?!) Воюю успешно, бью немцев на их собственной территории, недалеко то время, когда последние тысячи фашистов падут на колени и будут просить милости. Задачу выполним, этому обязывает наш исстрадавшийся народ, так обязывает пролитая кровь миллионов людей, тяжкий труд и пот наших братьев-каторжников в Германии. Посылаю вам справку о своем награждении правительственными наградами, полагаю, что она послужит делу моральной удовлетворенности и материальному обеспечению вашей жизни [3].

Вместе с тем на днях вышлю новый денежный аттестат на 1945–1946 гг. Хочу, чтобы труд, вложенный вами в наше воспитание, не пропал даром, чтобы старость была обеспеченной и спокойной.

23.03.1945 г. Германия.

С поклоном, Ваш сын Дронов».

Еще письмо от 12 февраля 1945 года из Польши:

«Радуюсь тому, что дети мои Вовочка и Верочка растут хорошими. Хочется их видеть.

Учите их верить в свои силы, самим решать вопросы, которые перед ними ставит жизнь, самим выходить из трудных положений. Учите труду. Это не значит, что детей можно предоставить самим себе, нет, обилие воздействий, при том влияний, непосильных детской психике, наоборот, подорвет их, воспитает чувство беспомощности, неуверенности и апатии.

Детям надо помогать осознавать жизнь, не водить за руку. Пусть сам идет. А уж если видишь, что не пройдет, то лучше направь окольным путем, но не води, еще раз повторяю, не води за руку. Детям нужно художественное воспитание, как взрослым любовь. Оно дает импульс, толчок к более глубокому восприятию окружающего. Женушка, вышли какие-либо свои фотокарточки. Какими стали дети, какой – ты сама. Если нет новой, вышли хоть прежнюю свою фотокарточку. Я прибавлю к ней 3–4 года военного времени, оккупационного режима и, как следствие этого, энное количество морщинок… представлю женушку в теперешнем виде».

Письмо А. Т. Дронова с фронта, февраль 1944

Вот открытка, на ее лицевой стороне девочка с медвежонком. Адрес: Дроновой Вере Александровне. К сожалению, военная цензура так похозяйничала, что многого не прочитаешь. Еще одна, на лицевой стороне парнишка с ружьем.

«Здравствуй, Вовочка. Ты, случайно, не похож на этого «сорвиголову»? Хороший хлопец? А если он еще и учится хорошо, то просто отличный парень. Вот таким и ты будь. Папа».

24 марта 1945 года.

Просмотрено военной цензурой № 05800.

Сохранилась открытка, адресованная детям. На лицевой стороне красивый пейзаж с разной мелкой живностью. «Здравствуйте, дорогие мои Вовочка и Верочка. Посмотрите на эти холмы, долины, цветы, кузнечиков, божьих коровок, скворцов, на природу. Сколько прелести в ней. Любите, изучайте, природа – это мудрость. Учитесь мудрости у природы. Ваш папочка».

Печать в/цензуры № 05977.

В том немногом, что уцелело из писем в конце войны, видна уверенность в победе, до нее недалеко, но до смерти ближе, чувствуется завещательная нота. Было от чего, немец сопротивлялся с отчаянием отрешенного, мы несли тяжелые утраты. Даже в таком маленьком коллективе воинов, как наш, именно в то время погибли командир третьей батареи Горбунов, командир первой батареи Огурцов. Многих товарищей потеряли в последних боях.

Меня миновала эта участь, может быть, потому, что в июне 1944 года был переведен в штаб полка на место убитого в бою помощника начальника штаба. Тоже не глубокий тыл, особенно для офицера с переднего края и взятого для дальнейшей службы на ПК, но это не боевые порядки батареи, тем более не огневые позиции самоходки. В штабе по тебе пушки, пулеметы, минометы, автоматы огонь не ведут, долетают лишь «слепые» снаряды, мины. Самое неприятное бомбы, но не то, не то, братцы штабисты! Тут я, как у Христа за пазухой. Кто всю войну обретался вдали от окопов, чувствовал себя везде, как рыба на сковородке, боялся и в штабе, и в тылу. Мораль: отведавшему, что такое пекло, огонь не страшен.