Михаил Шишков - Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца

«Смогу ли я дотянуть домой? – От самой постановки этого вопроса зловещий холодок тут же разливается по всему телу. – Или придется идти на вынужденную?.. Но ведь сейчас я за линией фронта. – При мысли о возможном плене я вздрогнул, как от неожиданного удара. – Хоть бы к нашим выйти, а там уже полегче будет…»

Но внимательнее разобравшись в ситуации, я немного успокоился. Да, мотор поврежден, но ведь он работает. И пока работает стабильно! А ведь полгода назад мне вообще на одном движке пришлось топать через весь Финский залив. И ничего, дошел. Спасибо американским конструкторам, создавшим столь надежные моторы. Да, из приборов одна «скорость» работает. Так ведь и это для меня не впервой…

– Командир! – неожиданно вклинивается в мои мысли возглас стрелка-радиста. – Бензин в кабину течет! Задыхаюсь!

– Терпеть можешь?

– Пока да, а там… не знаю!

«Черт возьми! – выругался я про себя. – Поврежден бак, расположенный в центроплане между мной и стрелком. Только этого не хватало!»

Как же долго может иногда тянуться час… Сколько всего порой доводится пережить и прочувствовать за этот кажущийся совсем незначительным временной отрезок… Но так уж устроен мир, что все – и хорошее и плохое – рано или поздно заканчивается. Так же произошло и с этим полетом, и когда на горизонте показались очертания нашего аэродрома, на душе стало намного легче. Но жизнь в авиации научила меня не поддаваться подобному самообману. «Полет заканчивается лишь после выключения моторов!» – эту простую отрезвляющую истину я не забывал никогда.

– Командир! Совсем паршиво стало… – вновь слышу голос Ивана Федоренко. Звучит он слабо, как будто издалека. Совсем измучился парень, далеко не первый раз уже сетует на удушливый запах бензина. Но, увы, помочь ему не могу ничем…

– Ваня, – пытаюсь подбодрить товарища, – мы уже почти дома. Если совсем невмоготу – прыгай!

– Да нет, командир. Продержусь как-нибудь…

Нет слов, чтобы передать, как же мне хотелось поскорее оказаться на земле… Тем более что обычно первым садится командир группы… Но! Если не выйдут шасси и придется ползти на брюхе… Мой израненный самолет, застрявший на середине полосы, надолго закроет аэродром, вынудив моих ведомых искать приюта где придется. Мало ли что может с ними произойти… Нет, это совершенно недопустимо, а значит, остается лишь одно…

– Я – «двойка». Мой самолет имеет повреждения, – сообщаю по внешней связи, – приказываю всем садиться. Я пойду последним. – И, получив ответ от своих подчиненных, ухожу на следующий круг.

Прошло немного времени, и «земля» сообщила о том, что последний «Бостон» уже катится по полосе, дав добро на посадку. Честно сказать, вначале я думал приземляться на живот и поэтому предупредил штурмана, чтобы тот на всякий случай отстегнул свои привязные ремни, но затем все-таки решил попробовать сесть, как и положено, на колеса.

Уменьшив скорость, выпускаю шасси. Не выходят – гидросистема не работает, резервная воздушная – тоже. Быть может, тем самым машина всеми доступными ей способами подсказывала мне садиться на брюхо, но я, не поняв намека, включил аварийную. Тут же загорелась лампочка, сигнализировавшая о том, что шасси вышли и встали на замок. А вот закрылки так и остались в полетном положении, а значит, садиться придется на повышенной скорости, и мне будет необходима полная длина полосы.

Мягко, как обычно, касаюсь земли, и самолет начинает пробег. Понемногу придавливаю тормоза, чтобы погасить скорость, и… никакого результата. Смотрю вперед и чувствую, как холодный пот вновь потек по моей спине – самолет, садившийся передо мной, стоит, не докатившись до конца полосы… Кажется, столкновение неизбежно. Хвостовое оперение замершей впереди машины увеличивается в размерах с пугающей быстротой. Хватаюсь за аварийный тормоз – но он тоже не работает… Остается лишь отсчитывать последние мгновения своей жизни. Вот теперь мне стало по-настоящему страшно…

Единственное спасение – руль поворота, только он может заставить машину свернуть в сторону. Инстинктивно сую левую ногу вперед, и моя «двойка» тут же выскакивает на обочину взлетно-посадочной полосы. Внезапно самолет врезался в невидимую преграду, с силой швырнув меня вперед. Затрещала рвущаяся обшивка. Машина встала на нос и, пропахав им пару метров земли, остановилась, но за доли секунды до этого я успел выключить моторы, чтобы прекратить подачу к ним топлива…

– Командир! – изо всех сил кричит Федоренко. – Горим!

Смотрю налево и вижу, как из-под дымного облака, непроглядной пеленой окутывающего злосчастный левый двигатель, выскакивают языки пламени. «Повреждена топливная система, бензин попал на горячий мотор, – сразу же понял я. – Пора выбираться из кабины, пока не поздно!» Но… не тут-то было! При посадке самолет настолько покорежило, что моя левая нога оказалась намертво зажатой приборной доской.

Панический ужас хватает меня за горло своей костлявой рукой – сейчас пламя доберется до кабины, а я сижу в ней, как зверь, попавший в капкан, не в силах даже попытаться спастись. Какая смерть может быть страшнее, чем сгореть заживо?! Даже представить себе невозможно… Верчусь на своем сиденье, крича изо всех сил… Да что толку…

Хорошо, вовремя подскочила пожарная машина и ее экипаж тут же загасил огонь, к счастью, не успевший разгореться достаточно сильно. В это же время Иван Пичугин открыл крышку моей кабины и, поддев ломиком приборную доску, дал мне возможность освободить свою ногу. Правда, сапог так и остался где-то внизу, да и черт с ним!

С помощью техников выбираюсь из кабины и вновь ступаю на матушку-землю. После столь резкого торможения немного кружится голова, отяжелевшее тело с трудом удерживает равновесие… Мой рассеянный взгляд, блуждавший по окрестностям, упал на изуродованную носовую часть самолета: «Сурин! Ваня! Что с ними?!» – беспокойство за судьбу товарищей мгновенно возвратило мне силы.

– Не волнуйся, командир! – словно прочитав мои мысли, сказал Пичугин. – Живы оба.

Как выяснилось при детальном разборе ситуации, свернув с полосы, я наскочил передним колесом прямо на пень. Здоровый такой был, выбил стойку и давай дальше самолет крушить, смяв в гармошку нижнюю часть штурманского отсека вместе с сиденьем и протащив всю эту груду бесформенного металла вплоть до моей кабины. Хорошо, я Сурину перед посадкой приказал отстегнуться, иначе затянули бы лямки эти моего Ивана Михайловича на тот свет. Но полученные травмы тазобедренного сустава не позволили ему вернуться к полетам, и после госпиталя его перевели на должность заместителя штурмана дивизии.

Федоренко, можно сказать, вообще вышел сухим из воды. Немного помутило его – еще бы, так бензина надышаться – и все. Вновь в строю. Я тоже не получил серьезных повреждений. Неделю-другую похромал и опять летать начал.